«Если это не выгодно, то это исказят»: сопредседатель «Голоса Беслана» о 15-летней годовщине, лжи и новых вызовах

Элла Кесаева посвятила больше десяти лет помощи потерпевшим и поискам доказательств вины российской власти в теракте.

1 сентября 2019 года теракту в Беслане (Северная Осетия) исполняется 15 лет. Тогда группа террористов-сепаратистов захватила городскую школу и три дня удерживала людей, в основном детей и их родителей. В итоге власти пошли на штурм, при котором, как считают независимые специалисты, погибла большая часть заложников. Жертвами теракта стали 334 человека, из них 186 — дети.

История бесланского теракта известна по всей стране, однако официально расследование трагедии не закончено. Российские власти считают, что во время штурма силовики действовали законно и не несут ответственности за огромное число жертв. В общественной организации «Голос Беслана» думают иначе. С 2005 года её участники добиваются ответов на вопросы, о которых предпочитают не говорить чиновники, поддерживают потерпевших и выигрывают суды в ЕСПЧ по делам о теракте.

TJ пообщался с сопредседателем «Голоса Беслана» Эллой Кесаевой об общественной памяти, борьбе за права пострадавших и правительственном равнодушии к новым доказательствам вины силовиков.

Чем сейчас занимается «Голос Беслана»? В чём задача организации?

Задача у нас одна — защита прав потерпевших в теракте. В апреле этого года мы подали жалобу в Европейский суд по правам человека от 297 потерпевших. Мы потребовали признать, что Россия нарушила вторую и шестую статьи Конвенции по правам человека («Право на жизнь» и «Право на справедливый суд» — прим. TJ).

В 2015 году ЕСПЧ уже выносил решение по жалобе потерпевших, признав, что Россия нарушила статью «Право на жизнь», так как не сделала всё возможное, чтобы предотвратить теракт и спасти заложников. Помимо компенсаций, (около трёх миллионов евро) решение предполагало начало нового расследования по тем фактам, которые установил суд (ЕСПЧ признал, что российское правительство не доказало, что спортзал взорвали террористы, а свидетельства обстрела школы из гранатомётов и огнемётов спецназом достоверны — прим. TJ).

Мы ждали, что в России начнётся новое расследование. Но каждый раз следователи отказывали ходатайствам со ссылкой на старые постановления 2004-2006 годов, в которых говорилось, что силовики не совершили правонарушения в момент штурма. Но почему нас отсылают к решениям тех годов, когда у нас на руках новое решение международного суда? В апреле 2019 года, когда мы поняли, что это так открыто игнорируется, мы подали новую общую коллективную жалобу о неисполнении решения ЕСПЧ.

Спустя 15 лет в России так и не появилось федеральной программы помощи пострадавшим в теракте. В чём заключаются трудности?

Мы очень сильно лоббировали принятие федерального закона о статусе пострадавших в теракте, который в 2005 году разработали вместе с пострадавшими в теракте в Волгодонске в 1999 году. Руководство кавказских республик поддержало нас, проявив волю, но позже мы получили ответ из Госдумы следующего плана: «Если мы примем такой закон, то другая часть граждан будет возмущена, что оказывается материальная поддержка жертвам теракта». Представляете? В итоге ничего не приняли.

Всё решается точечными действиями: кто-то обращается к нам, кто-то лечится самостоятельно. Или, как было в 2016 году, организовывались концерты для сбора денег на лечение. Эту волну концертов вызвала наша акция (1 сентября 2016 года Кесаева и другие участницы «Голоса Беслана» надели футболки с надписью «Путин — палач Беслана» во время памятного мероприятия в стенах школы — прим. TJ). После этого впервые за много лет прошла волна концертов в Северной Осетии по помощи пострадавшим в теракте. То есть власти немного обратили внимание на проблему, а потом опять замолчали.

Единственный большой плюс — в 2015 году главой Северной Осетии стал Тамерлан Агузаров, бывший председатель Верховного суда. Через девять месяцев после назначения он неожиданно умер, но мы успели встретиться с ним и объяснили, что в Беслане нет зон отдыха и памяти погибших кроме кладбища и спортзала школы. Мы попросили сделать парковую зону на игровой поляне у школы в память о погибших. Агузарова не стало, и вопрос затянулся. Наконец, пару месяцев назад за это дело взялись основательно, и мы видим, что городу нужна такая парковая зона. Будет очень красиво.

Возвращаясь к вопросу финансовой поддержки. Если её нет, то на какие средства существует ваша организация? Пожертвования?

Ну началось. Если бы вы с этого начали, то я бы вообще с вами не стала разговаривать. На что мы существуем? Мы что, какие-то деньги тратим?

Простите, если вопрос показался грубым. Я просто пытаюсь понять: даже небольшим организациям нужны средства на покупку какой-то канцелярии или аренды помещения.

Если мы проходим суды, то мы это дело знаем и сами готовим жалобы. Мы не нанимаем юристов, а нам платить за это не надо. Места мы не арендуем, мы находимся в своём доме, куда давным-давно купили принтеры. Мы не работаем в государственных заведениях, а работаем сами на себя. У нас небольшая ферма, это наш источник. Для того, чтобы доказывать вину, самое главное иметь идею и желание этим заниматься.

Какие настроения в Беслане в преддверии годовщины?

То, что есть решение ЕСПЧ, доказывающие правомерность действий пострадавших, меняет атмосферу. Несмотря на то, что расследование не провели, потерпевшие чувствуют за собой правду. Это останавливает агитационную мощь пропаганды. Годами государство через СМИ, школы, чиновников и другие ресурсы муссировало идею, что силовики проявили в Беслане героизм. Благодаря решению ЕСПЧ агитационная машина приостановлена.

Жители города видели всё своими глазами, поэтому им трудно навязывать лживую информацию. Мы устали, но благодаря массовой поддержке продолжаем свою деятельность. Люди нам доверяют.

После теракта немецкая благотворительная организация собрала деньги на строительство детского реабилитационного центра при Алагирском монастыре в Алагире. До 2015 года он работал с перебоями, потом начались проблемы с финансированием. Как сейчас?

Он функционирует. Им руководит матушка Нонна, очень достойная женщина и идейная верующая. Финансирование [немецкого фонда] закончилось, но местные средства нашлись. Монастырь действует, и каждые лето дети отправляются туда. Достойное место, которое пользуется авторитетом родителей.

Школа, где произошёл теракт, стала местом памяти о трагедии. Это довольно редкая история для России — как удалось этого добиться, и как часто поднимается тема сноса здания?

Как бы абсурдно это не звучало, но уже в 2004 году местное руководство Беслана (по указке свыше) интересовалось у следствия, нужно ли это место для следователей. Им отвечали, что здание уже не представляет ценности, а все меры по сохранению улик и вещественных доказательств применены. Долгие годы представители власти хотели разрушить здание: они ухитрялись находить потерпевших, которые якобы призывали его снести, так как они устали на него смотреть.

Это место не должно быть разрушено. Если придут тракторы и машины, то мы ляжем под них, но это место не тронут. Место действительно не трогают. Спортзал, который обстреливали, и где погибло больше 100 заложников, обособили и накрыли саркофагом. Как сказала одна известная журналистка: «Его закрыли от второстепенных взглядов, сделали камуфляжным». Основная территория школы полностью закрыта, хотя при желании зайти всё-таки можно.

Почему туда нельзя свободно зайти?

Говорят, что там опасно. Шесть лет мы многократно писали в различные инспекции с требованием закрыть здание крышей, чтобы она не протекала, потому что там были огромные дыры от выстрелов. Всё это в итоге восстановили, но доступ туда закрыт, потому что там ведь видны все следы выстрелов. А это сразу вызывает у людей вопросы [к власти], а им эта лишняя память и свидетельства не нужны. Там всё тотально охраняется, вероятно, чтобы не было риска новых актов.

В интернете уже есть информация, что с [31 августа по 6 сентября в Северной Осетии] к охране привлекут 3700 сотрудников полиции, Росгвардии и волонтёров. Думаю, эти данные занижены. По нашим данным, суммарно будет больше десяти тысяч сотрудников полиции. Мы знаем, сколько их бывает: на одного потерпевшего бывает несколько сотрудников полиции. Тем не менее тех, кто приходит в школу, тоже бывает тысячи и тысячи, потому такое усиленное внимание. Я думаю, что в основном это направлено на то, чтобы не было никаких акций [протеста].

15 августа в Беслане скончалась бывшая заложница Рита Дудиева. Она была в школе с тремя детьми, но выбралась только с одним, получив тяжёлые ранения. Сейчас пишут, что её имя следует внести в официальный список погибших в теракте, где сейчас 334 фамилии, так как её смерть напрямую связана с теми ранениями. Что вы думаете о подобном?

Я знала женщину, которая получила тяжёлое ранение, но прожила ещё два года благодаря качественному лечению. Её не причислили к погибшим. В этом списке те, кто погиб в самой школе, и в ближайшие месяцы после этого. На этом список остановился, иначе бы он увеличивался бесконечно. Конечно, его можно было бы продолжить, но сейчас с трудом признают даже потерпевших.

Обычно признают пожилых людей, но не по инициативе следователей, а по личным ходатайствам потерпевших.

Вероятно, логика такая, что эти люди родились после теракта, поэтому не заслуживают статуса потерпевших. Это абсурд, это противоречит 42 статье [УПК РФ о правах потерпевших, в том числе членах семьи].

Звучит пугающе.

С этой проблемой мы тоже будем пытаться что-то сделать, мы подаём ходатайства, но нам просто не отвечают. Сейчас следователи ввели новшество, когда мы подаём на них жалобы. В этом случае суды рассматривались во Владикавказе, но с 2017 года внесли поправки, что жалобы возможно подавать по месту дислокации следственных органов. Только «возможно». Но наши жалобы однозначно отклонили, сославшись на то, что мы должны подавать жалобу в Ессентуки (Ставропольский край) по месту дислокации.

В Северной Осетии суды на эту тему уже не проводятся, потерпевшие просто не могут собраться. В 2018 году была ситуация: многие потерпевшие собрались в Верховном суде во Владикавказе, мест не было, куда сесть. Видимо, это впечатлило тех, кто наблюдал за этим, и они решили, что это может закончиться акциями или митингами, поэтому нас решили отправить подальше — в Ессентуки. А оттуда уже только в Ставрополь, это уже достаточно далеко.

Мы бы и в Ессентуки поехали, но судебные заседания устроены таким образом, что уведомления о назначенном заседании потерпевшие, а их больше 300 человек, получают уже после самого заседания. Или эти письма люди вовсе не получают. И потом утверждается, что адресаты не найдены. Как это возможно? 300 адресатов не смогли найти? Таким образом и отклоняются наши жалобы.

С трагедии прошло 15 лет, но многие люди до сих пор уверены, что федеральные власти не ответили даже на основные вопросы. В этом числе вопросы о том, кто виновен в ошибках во время штурма, и действительно ли власти арестовали или убили всех террористов. Получит ли общество ответы на эти вопросы в будущем?

Конечно, без этого невозможно. Это никуда не денется. Есть общая вина силовиков, и у нас есть конкретные фамилии. Сейчас эти люди ещё не ушли из власти, имея мощные рычаги давления на следователей и суд, хотя у нас и свободного суда в России нет. Но, конечно, придёт время и всё встанет на свои места. Думаю, что в отношении виновных примут цивилизованные методы, и эти люди сядут. Чтобы подобное больше никогда не повторилось.

Существует мнение, что для многих людей трагедия в Беслане и замалчивание власти, которое было с этим связано, стали сигналами к тому, что правительству вообще нельзя доверять по резонансным и трагичным темам. Вы придерживаетесь такой же позиции?

Доверять нельзя ни в коем случае. Это мощная агитационная машина. Если это не выгодно, то эту информацию исказят в пользу власти. Всегда нужно во всём разбираться самостоятельно и делать свои выводы. Люди не должны доверять телевидению или проплаченным журналистам, которые являются агитационной системой по сохранению этой власти максимально долго.

Со стороны кажется, что после теракта в регионе всё относительно спокойно и нет войны. По вашим ощущениям, действительно ли в Северной Осетии и в целом на Кавказе разрешились те конфликты, которые в противном случае могли бы привести к новым трагедиям?

До теракта в Северной Осетии тоже было относительно спокойно. Ранее был теракт на базаре, но тем не менее ощущения спокойствия было. Это всё относительно. Люди не понимают, насколько это относительно. Если сейчас всё спокойно, то завтра, если нужно, обстреляют. И это сделают те, которые должны нас защищать. Они называют себя правоохранительной системой, но кого они охраняют? Логично подумать, что Конституцию. Но на деле они охраняют нынешнюю власть, и никакого спокойствия нет.

На ваш взгляд, следует ли в школах чаще рассказывать детям о теракте в Беслане и подобных трагедиях, объясняя причины произошедшего?

Есть часть потерпевших в результате теракта, кто отказывается признать тяжёлую правду (о вине правительства во время штурма — прим. TJ) и живёт с розовыми очками, продолжая восхвалять спецназ. Однажды я проходила мимо класса истории в школе, где преподавала такая потерпевшая, и ужаснулась сказанному. Она говорила не о Беслане, а о другом, но я клоню к тому, что историю нужно преподносить исключительно с правдой о произошедшем.

Эту правду устанавливает справедливый суд. Подобные данные должны быть в книгах по обществознанию и истории, и учителя должны доводить эту информацию до детей. Однако сейчас всё не так. В одной из школ в Беслане организовали музей, где всячески проводится идея, что спецназ совершил героизм. Не скажу, что эта кампания успешна, но её всё-таки провели. Всё подобные зерна о «героизме спецназа» прорастают и пропагандируются через детей и потерпевших, готовых это принять. Таких людей мало, но такого вообще не должно быть.

Трагедия Беслана неизбежно уходит в прошлое, и многие люди нынешнего поколения, а тем более и последующего, вероятно, будут вспоминать о трагедии всё реже и реже. Можете ли сформулировать главный вывод о произошедшем, который следовало бы передавать будущим поколениям?

Государство наделяет силовиков полномочиями и оружием. Но они должны пользоваться этим оружием только для защиты жизни человека. А у нас силовики используют оружие так, как им приказывает руководство, а не как говорится в Конституции. А если это такое же руководство, как в Беслане? И эти исполнители могут в другую ситуацию опять повернуть это оружие против граждан. Если силовик применил оружие против мирного гражданина, нарушив его право на жизнь, то он должен нести за это ответственность.

Завтра обывателя, который не вникает в тему Беслана, может коснуться то же самое, потому что это уже система, где силовики безнаказанно нарушают право человека на жизнь. Из этого нужно делать вывод.

Расследование трагедии тянется уже 15 лет. Можно ли предполагать, что оно закончится в ближайшие годы?

Как оно может закончиться, если не сделаны выводы? Нам предлагают закончить, а почему бы [власти] не признать нашу правду, которую признал суд? Они согласны забыть это и всё замолчать. Но Северная Осетия эту трагедию не забывает: 1-2 сентября на кладбища идут тысячи и тысячи людей, и власти это видят. Они бы давно это всё закрыли, если бы не эти люди, что приходят из года в год.

Порой на кладбище в годовщину приезжают известные люди, но они этого никак не афишируют, приезжают просто как граждане. Есть люди, которые афишируют своё посещение, это тоже правильно. Но те, кто виноват, например, наш глава [Владимир Путин] никогда не был. Ни в школе, ни на кладбище — никогда. Это его слабое звено, это его преступление. От этого он никогда не уйдёт.

#интервью #терроризм #беслан #право #лонгриды