Перерыть архивы и побывать на Беломорканале: как я узнавала правду о репрессированном прадеде

Из четырёх несправедливо осуждённых членов моей семьи в живых остался один. Что дают такие поиски сегодня, почему это важно и «куда копать» — в подробной истории жизни Георгия Фёдоровича Мозгового.

С 1920-х по 1950-е годы в СССР действовал ряд уголовных статей, которые, должны были, по задумке авторов, предупреждать контрреволюционные идеи: «всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских советов».

В определение подобных действий входили как серьёзные политические преступления — шпионаж, терроризм — так и некачественное исполнение рабочих обязанностей. Судьями и конечной инстанцией, определяющей трактовки и «под какой случай они подходят», были силовики — а значит, присутствовал человеческий фактор. С 1921 по 1953 годы за контрреволюционные преступления осудили больше 3,7 миллиона 380, в том числе приговорены к высшей мере наказания — почти 643 тысячи человек.

В детстве я слышала от бабушки, что её отец, мой прадед, репрессирован по 58-й политической статье. Он вступился за семью соседа, которого пришли раскулачивать. Мы знали, что его сослали на строительство Беломорканала, а ещё, что показания на одном из допросов из него выбивали под пытками и инсценировкой расстрела.

Годы спустя я решила подтвердить семейную историю в архивах, а заодно выяснила о других репрессированных родственниках. Эта история затянула меня настолько, что я даже посетила места, которые оказались связаны с судьбой моих предков самым трагичным образом.

Оглавление:

Хорошо помню день, когда бабушка узнала о реабилитации своего отца. Вернувшись из регионального отделения «Мемориала» в Астрахани, она долго плакала в своей комнате, говорила, что её отец больше не «враг народа» и что они больше не «дети врага». Это было в 1998 году. Мне было восемь лет и я ещё не знала, что это значит, но понимала — что-то очень важное.

В детстве я любила слушать бабушкины истории. Она рассказывала о довоенном времени, босоногом детстве, хлебных карточках, редких нацистских самолётах, долетающих до города — куда, к счастью, не дошла линия фронта. А ещё она рассказывала о вынужденном переезде на Кавказ и жизни там, и долгожданном возвращении в родные края.

Бабушка обладала удивительной памятью, кинематографичной настолько, что все рассказанное ею будто бы оживало и вставало как есть перед глазами. Семейные истории оказались для меня гораздо интереснее всяких детских сказок на ночь. Ещё больше мне нравилось слушать её воспоминания об отце. Эти истории не были прожиты ею лично, а представляли своего рода память о памяти, свидетельство о свидетеле, и потому, наверное, обладали ещё большей ценностью.

Я записывала за бабушкой все, что она помнила о своем отце:

Бабушки не стало, когда мне было 18 лет, а её истории остались.

Мне было интересно узнать больше о событиях тех лет, а самое главное — найти документальное подтверждение тому, что я слышала в детстве. Забегая вперёд скажу, что у меня получилось узнать не только о моем прадедушке, но и о его братьях, которые также пострадали от репрессий, а заодно посетить места, связанные с историей моей семьи.

Когда я рассказываю историю своих поисков друзьям и знакомым, то часто слышу в ответ, что и у них в семье были подобные трагические случаи, и им интересно узнать о своих репрессированных предках больше, но они не знают, как. Поэтому мой опыт может быть полезен тем, кто тоже не знает с чего начать — или, наоборот, подстегнёт к поиску тех, кто об этом не думал.

В 90-е годы списки реабилитированных печатали в газетах. Такая статья с именем моего прадеда под заголовком «Справедливость восстановлена» вышла в октябре 1998 года и в астраханской газете «Волга». Бабушка хранила эту публикацию в шкатулке вместе со справкой о реабилитации отца.

Позднее издали первые Книги памяти жертв политических репрессий, содержащие краткие биографические справки о расстрелянных, отправленных в лагеря, ссыльных и высланных, раскулаченных и депортированных, отправленных на спецпоселение. Найти эти книги можно в городских и областных библиотеках.

В Астрахани выпустили четыре тома «Книга памяти. Из тьмы забвения». Списки составляли в алфавитном порядке, в одном из томов упоминается мой прадед. Бывает, что одно и тоже лицо может упоминаться сразу в двух (в очень редких случаях — и больше) «Книгах памяти». К примеру, родной брат моего прадеда упоминается в «Книге памяти» Астраханской области как раскулаченный и высланный на спецпоселение в Архангельскую область, а в «Книге памяти» Архангельской области — как расстрелянный.

Поиск в единой базе данных очень удобен. Во-первых, он объединяет списки репрессированных из разных регионов. Во-вторых, предлагает возможность расширенного поиска, а не только по фамилии. Сведения о моем прадедушке подтвердились в краткой биографической справке.

Только благодаря единой базе данных мне удалось узнать о других репрессированных родственниках, сведения о которых в нашей семье не сохранились. Вместе с моим прадедушкой в 1930 году репрессировали двоих его родных и одного двоюродного брата.

Ещё двоих двоюродных братьев прадеда репрессировали в 1938 году.

Ещё одного родного брата прадеда осудили уже после войны.

Кем моему прадедушке приходится ещё один однофамилец, мне выяснить пока не удалось. Но довольно редкая фамилия и то, что он был родом из тех же мест, может говорить о родственной связи.

Составление списков репрессированных — колоссальная работа, которую проделали разные ведомства, общественные организации и отдельные энтузиасты. Несмотря на внушительную цифру — около трёх миллионов человек — текущая база данных, по мнению исследователей, содержит не более четверти от общего числа жертв политических репрессий.

Это несоответствие объясняется разными факторами. По тем же раскулаченным крестьянам дела заводили только на глав семей, а их жёны и дети не указывались в списках, хотя также пострадали от государственного произвола. Возможность назвать поимённо всех и каждого — важная часть работы с исторической памятью.

Как-то бабушка рассказала мне, что она родилась на корабле. Новорождённая не закричала, кто-то решил, что ребёнок родился мёртвым и предложил выкинуть её за борт, но мать почувствовала слабое дыхание и не позволила забрать ребёнка.

Я представляла себе большой корабль, но только потом до меня дошло, что это была баржа. Баржа, на которой вывозили раскулаченных и их семьи. Документально подтвердить свои предположения я не могу: у меня нет полного списка раскулаченных, которые подлежали выселению за пределы края. Но спасение действительно было: прадеду дали срок, члены его семьи также подлежали выселению, но они не оказалась в ссылке. Каким-то чудом моя прабабушка с четырьмя маленькими детьми сумела перебраться из села в город.

Во время поиска информации о раскулаченных в городском архиве, я поняла, что такое вполне имело место. Если кулаков приговаривали к лагерному сроку, высылке за пределы края или расстрелу, то члены их семей в большинстве случаев также подлежали репрессивным мерам. Понятное дело, что мириться с таким положением дел были готовы не все, поэтому люди просто бежали и скрывались. Очень редко удавалось бежать и самим кулакам.

В одном из архивных документов напротив фамилий указывалось местонахождение. Чаще всего там значилось:

Иногда напротив фамилии указывали, что человек скрывается в городе или в другом селе. Как-то мне попалась на глаза докладная записка следователя об укрывающихся на Калмыцком базаре и даже тех, кто бежал в калмыцкую степь вместе со своим скотом и продолжает там его пасти.

К сожалению, я не нашла информации о своих родственниках в городском архиве и решила сделать персональный запрос в архив ФСБ и МВД. Это оказалось проще, чем может показаться. Но сложнее, чем могло бы быть в идеале.

Чаще всего дела хранятся в архиве ФСБ по месту проведения следствия, а оно зачастую совпадает с местом жительства арестованного. Поэтому для начала нужно определиться с конкретным архивом, а потом составить запрос. Его можно составить в свободной форме или воспользоваться формой, которую предлагает ФСБ.

Для меня было важно получить именно копии следственных дел, поэтому вместе с запросом в архив я отправила достаточно внушительную цепочку документов — копии свидетельств о рождении, браке и перемене фамилии — от меня до моего прадеда.

С запросом в архив МВД дела обстоят сложнее. Во-первых, им недостаточно просто копий — они должны быть нотариально заверены. Во-вторых, мне не сообщили, какие именно документы хранятся в запрашиваемом мной деле, но зачем-то сообщили, каких документов там нет.

В-третьих, они требуют предоставить письменное согласие лица, в отношении которого запрашиваются сведения, либо копии документа, подтверждающие факт смерти лица. Это требование весьма абсурдно: никакого письменного согласия «лицо» предоставить не может за фактом расстрела в 1937 году, а подтверждающие этот факт документы как раз находятся в архиве, куда я делала запрос.

С подобными и другими случаями отказа в получении архивных материалов помогают разобраться в проекте «Личное дело каждого». Ещё можно написать в Центр документации Музея истории ГУЛАГа. А поделиться историей своих поисков можно на страницах проектов «Открытый список» и «Бессмертный барак».

Спустя месяц я получила ответ на первый запрос из архива ФСБ.

Моя бабушка не была свидетелем событий 1930 года: её отцу дали срок весной, а она родилась осенью. «Вступился за соседей, которых пришли раскулачивать», — говорила она. Но что значит «вступился»?

Обвинение из краткой биографической справки — «участник вооружённого восстания против Советской власти» — звучит весьма внушительно, хотя и не даёт полного представления о событиях. Прояснить подробности могли только документы из архива. Я вполне допускала, что крестьяне, у которых власть затеяла отобрать всё, могли оказывать самое ожесточённое сопротивление, поэтому готовилась к любым архивным открытиям. Но то, что я узнала, я ожидала меньше всего.

Всё началось с крестьянского собрания перед началом весенних полевых работ.

«16/III-30 г. на общем гражданском собрании по вопросу о весенней запашке когда толпа требовала дать 20 лешенцам семян для запашки я попросил слова и сказал, посколько толпа требует дать 20 лешенцам (лишенец — неофициальное название гражданина РСФСР, Союза ССР, лишённого избирательных прав — прим. TJ) семян, моё мнение — нужно им выдать семена, чтобы из этих 20 человек не сорвать весеннюю запашку», — следовало из протокола допроса Георгия Фёдоровича.

«Когда проходило общее собрание в нардоме по вопросу о разделе семян и земли, я присутствовал в помещении нардома — где с одной стороны президиум требовал удаления с собрания лишенцев, а с другой стороны крестьянство как один кричало оставить их, они «труженики». Я из-за боязни того, что граждане могут взбунтовать, остался там, но затем, когда всё утихло, удалился с собрания и ушёл домой. Как мне помнится, в этот день собрание было сорвано», — так описал события того же дня Владимир Иванович.

«20 марта 1930 года я был дома, когда услышал звон на колокольне. Я прибежал к церкви, где было очень много народу почти весь Енотаевск. Толпа требовала выпустить арестованных. Я подошёл к товарищу Карцеву сказал ему, не лучше ли будет выпустить всех арестованных, чтобы все уехали пахать, на что Карцев мне ответил, что этого, Мозговой, сделать нельзя», — рассказал Георгий Фёдорович о том, как просил за арестованных крестьян.

«Утром 20 марта я услышал колокольный звон, т.е. «набат». Выбежал на улицу на базарную площадь, где было много народу, который направился к исправдому, куда также пошёл и я. Придя к исправдому, толпа требовала освобождения заключённых кулаков. Я в свою очередь сказал товарищу Карцеву, что нужно освободить заключённых, ибо не освобождение их может сорвать весеннюю посевную кампанию», — Гавриил Фёдорович (брат дедушки) также просил об освобождении арестованных крестьян.

«Потапова Фёдора Ивановича, Харлампия Ивановича я знаю прежде как раскулаченных, а потом восстановленных в правах — оба они ко мне приходили с разговором о том, чтобы сказать о подаче заявления на предмет возврата конфискованного», — Владимир Иванович тоже вступался за пострадавших крестьян.

«Вскоре началась стрельба вверх, чтобы публика разошлась, но это не помогало. Когда приехавшая пожарная команда стала водой разгонять публику, то толпа бросилась на пожарную часть, в это время выстрелом был один из толпы тяжёло ранен. Я сейчас же один бросился через вал бежать домой», — из показаний Георгия Фёдоровича.

После разгона последовали новые аресты.

«Брата Георгия Фёдоровича я видел в толпе около исправдома, что он делал, сказать не могу, но слышал, что он сильно кричал, что именно, сказать не могу, где находится в настоящее время брат, не знаю, кто был главным руководителем восстания и организатором — такового я не знаю. После разгона толпы около тюрьмы я ушёл домой, арестовали меня 20 марта», — рассказал о разгоне толпы и последующем аресте Гавриил Фёдорович.

«19/III-30 г. ночью когда ко мне пришли первый раз арестовывать, я подошёл ко двору жителя села Енотаевска Лантухову посмотреть, что это за огонь на крыше. Убедившись в том, что нет ничего особенного я, услышав стук в свою квартиру, направился туда — куда уже вошли красноармейцы и один коммунист — в это время я спрятался около плетня и таким образом не был арестован; вторично пришли ближе к утру и уже в этот раз меня арестовали», — рассказал о том, как проходил арест, Владимир Иванович.

Случилась знакомая по нашим временам ситуация — люди оказались недовольны решениями властей и вышли на митинг, а власти жестоко разогнали собравшихся и завели на них уголовные дела. Когда я читала архивные материалы, то у меня создалось полное впечатление, что обвинение было полностью сфабриковано: показания крестьян на допросе совпадали, а версия следствия — нет.

На допросах крестьяне говорили, что власти разгоняли толпу выстрелами, а по версии следствия — оружие было у самих крестьян. Крестьяне рассказывали, что после разгона толпы разошлись по домам, а по версии следствия — убежали в степь. Крестьяне рассказывали, когда и как их пришли арестовывать, а по версии следствия — это крестьяне держали под арестом коммунистов.

Несоответствие версии обвинения тому, о чем говорят на допросе обвиняемые, — характерное явление того времени. При ознакомлении с другими архивно-следственными делами я не раз сталкивалась с этим.

На допросе Тихон Лаврентьевич не признавался ни в какой вредительской деятельности, но рассказал, что при содействии священника Ивана Москаленко занимался хозяйственными вопросами церкви: «Надо больше заготовлять для церкви свечей, просвир и другого, а то ведь этому всему скоро придёт крах. При этой Советской власти церковь совсем обрекается на гибель».

Этого оказалось достаточно, чтобы обвинить их в «контрреволюционной агитации с распространением провокационных слухов о предстоящей войне и гибели Советской Власти», а также «организации по подрыву колхозов, так как война с Японией и Германией несомненна». Тихон Лаврентьевич получил 10 лет исправительно-трудовых лагерей, из ссылки он не вернулся. Храм закрыли, кресты сбросили, иконы вывезли и порубили на дрова.

После получения копий архивно-следственных дел из архива я нашла упоминание о событиях марта 1930 года в монографии «Социальная политика советской власти в Нижневолжском регионе в 1928-1941 годы» Алексея Тюрина. Ссылаясь на документальные источники он описывает эти события как реальное восстание: «Советской власти не стало и всем стала распоряжаться группа кулаков».

Я связалась с автором монографии, чтобы узнать, располагает ли он копиями протоколов допросов других участников, но выяснила, что в своей работе он опирался только на версию обвинения, а протоколов допросов участников восстания у него не было.

Я до сих пор сомневаюсь в том, что восстание действительно было. Собрание и голосование — было, последующий за ними митинг — тоже, а вот мятеж и восстание упоминаются только в актах, составленных НКВД. Подтвердить моё предположение можно было бы, ознакомившись со всеми материалами по этому делу, но у меня есть только документы, имеющие отношение к моему прадеду и его братьям.

Через два дня после разгона крестьян в марте 1930 года, сотрудники ГПУ приступили к расследованию, в результате которого 16 человек приговорили к расстрелу, а 75 человек получили реальные сроки.

Сколько выжило из репрессированных в 1930-х годах крестьян? Статистика моей семьи такова, что из четырёх известных мне репрессированных по одному делу, выжил только один. Мой прадед вернулся домой, кажется, даже раньше окончания срока. Во всяком случае в метрической книге стоит пометка, датированная 1937 годом, о повторно выданном свидетельстве о рождении. Так после срока приходилось восстанавливать документы.

В 1939 году его снова арестовали. На этот раз не по политическим мотивам: было плохо с работой, надо было как-то жить дальше и кто-то подсказал, что можно заниматься выделкой шкур с дальнейшей перепродажей. Сегодня сказали бы — малый бизнес, но по тогдашнему УК это называлось спекуляцией.

При обыске изъяли: «две кадки, одна кадка с раствором извести, где лежала возвращённая кожа, а другая кадка — с ножом для стрижки кожи и масло для смягчения, что имеет признаки статьи 107». Вещественные доказательства конфисковали, а Георгию Мозговому дали шесть лет лишения свободы. Заключение предполагалось отбывать всё в той же системе ГУЛАГа. На этот раз в Астраханлаге.

Я бы не нашла никаких сведений о пребывании прадедушки в Астраханлаге, если бы не ещё одно дело, которое завели на него уже в лагере в 1942 году. Это дело оказалось политическим.

Летом 1942 года нацистские войска вошли в Сталинград. Советские власти приняли запоздалое решение об эвакуации жителей города, об эвакуации жителей соседней Астрахани даже не идёт и речи. Но управление Астраханлага в полном составе эвакуируют в Гурьев уже в сентябре. Вместе с ними вывозят и часть заключённых.

Казалось бы, где Сталинград, а где Гурьев — расстояние от современного Волгограда до Атырау почти 800 километров. Но управлению Астраханлага страшно, управление Астраханлага боится, потому и подозревает всех и вся. Даже в уже находящихся в заключении не первый год людях они видят опасность и уверены, что те готовят побег.

В числе 23 подозреваемых в организации побега оказывается мой прадед. Не просто оказывается — его считают одним из организаторов «повстанческой группы». Вещественных доказательств — никаких, все свидетельства — со слов того же управления Астраханлага. Участники якобы побега находятся под следствием, которое длится несколько месяцев. Показания из подозреваемых выбивают под пытками. Несколько человек погибнут в ходе так называемого следствия, кого-то приговорят к расстрелу.

Георгий Мозговой откажется от подписи и даже подаст жалобу: «От подписи на постановлении я отказался потому, что в указанных в нём статьях виновным себя ни в чём не признаю и мне об этом ничего не известно». Это спасёт ему жизнь.

В мае 1943 года дело дойдет до Военной коллегии Верховного суда Союза ССР. Генерал-полковник юстиции Ульрих, полковник юстиции Буканов и Кандыбин рассмотрят протест на приговор по делу Мозгового Георгия Фёдоровича, приговорённого к расстрелу, и... решат удовлетворить протест. Приговор к высшей мере наказания отменят.

У меня до сих пор нет чёткого представления о том, как проходили подобные заседания — сколько времени уделялось на рассмотрение каждого дела и уделялось ли вообще. Рандомная репрессивная машина видится мне ещё той прискорбной лотереей, но случается невероятное и с доводами заключённого — уже судимого в прошлом по политической статье, отбывшего первый срок, снова осуждённого и ещё раз осуждённого по политической статье — соглашаются и отменяют приговор.

После лагеря мой прадедушка не имел права вернуться на прежнее место жительства и семья последовала за ним. Последние годы жизни он провёл в посёлке Цемзавод в Северной Осетии. Прадедушки не стало в 1968 году. После этого семья смогла вернуться в родные края.

В 2018 году я специально проехала в Цемзавод, чтобы зайти на местное кладбище и найти его могилу. Было странно видеть, что на крыше цементного завода, некогда подарившего название всему посёлку, теперь растут ели. На фасаде рядом стоящего заброшенного дома сохранилась надпись: «Да здравствует советский народ — строитель коммунизма!».

В 2019 году я съездила на Беломорканал — одну из самых значительных строек коммунизма. Это было первое союзное строительство, которое велось полностью силами заключённых, большинство из них — раскулаченные крестьяне. Беломорканал я представляла себе таким, каким его описывали — «масштабная стройка века»! Воображала какое-то монументальное сооружение, в действительности монументальным оно оказалось только за счёт судеб людей, которые его строили.

У меня не получилось найти никаких материалов о пребывании моего прадеда в Белбалтлаге, поскольку дела заключённых, освобождённых из лагерей, уничтожались. Поэтому мне неизвестно о его участии в строительстве Беломорканала ровным счётом ничего, кроме того, что я уже слышала по рассказам бабушки: «Это был рабский труд».

Не верить этому у меня нет никаких оснований — всему, что она рассказывала о своём отце, я нашла подтверждение в архивах. Вспоминать о своём лагерном прошлом он не любил, но говоря о всех безвинно осуждённых, часто повторял, что государство перед ними в огромном неоплатном долгу.

Навряд ли бабушка, рассказывая мне о своём отце, думала о том, как далеко меня заведёт его история, но наверняка поддержала бы меня в поисках. У меня нет никаких иллюзий по поводу исключительности этой истории — она уникальна в той же степени, что и судьбы миллионов других крестьян, раскулаченных, высланных на спецпоселения или за пределы края, сосланных в концлагеря, погибших во время ссылки или заключения, расстрелянных. История каждого из них очень важна для понимания нашего общего прошлого.

Знакомые с историей вспомнят Александра Антонова. По его имени Тамбовское восстание — одно из самых крупных крестьянских восстаний против коммунистов — иногда называют «Антоновским мятежом» или просто «антоновщиной». При этом сам Антонов, бывший начальник милиции, крестьянином не был, да и происходили эти события ещё во время Гражданской войны, а не раскулачивания.

Пожалуй, самая известная фигура времён раскулачивания — это Павлик Морозов. Мальчик, который противостоял кулачеству в лице собственного отца. Даже в советское время эта история воспринималась неоднозначно, а в наше время Павлик Морозов и вовсе стал фольклорным персонажем. Другие истории о раскулаченных крестьянах абсолютно не на слуху. И мне кажется это очень обидным.

Они продолжали отстаивать своё право на жизнь даже перед лицом самого страшного приговора и оказывались правы. Вот почему история моего прадеда и его братьев кажется мне очень важной. Я продолжаю собирать материалы в архивах, чтобы история, которую когда-то давно я услышала от своей бабушки, обросла новыми подробностями и приняла документальную форму. Я работаю над этим.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает как туда вступить, рассказано в этом материале.

#личныйопыт #мнения #ссср #репрессии #лонгриды #лигаавторов