«У меня синдром фронтовика»: молодая учительница о сложностях работы с детьми, педагогами и родителями

Читатель TJ публикует рассказ Александры Зориной из Балабаново, где живёт чуть больше 25 тысяч человек.

Я продолжаю знакомить читателей TJ с людьми, которые по долгу службы работают и живут в небольших городах и сёлах. В прошлый раз мы познакомились с Дмитрием Смирновым, который рассказал о своём опыте в школе города Малоярославец в Калужской области. В этот раз мы перемещаемся в школу №3 города Балабаново (тот же регион), где работала учитель истории и обществознания Александра Зорина.

Я хорошо помню, как впервые приехала в школу, где мне предстояло работать. Мы свернули на машине с Киевского шоссе на улицу на окраине города и почти сразу оказались у школьного забора. Мне тогда это показалось очень неестественным: как будто город не имел своего укромного места, куда нужно доехать, а располагался вот так бесхитростно прямо вдоль шоссе. Сама школа стояла в сонной и пыльной полудеревенской местности. Асфальтовую дорогу, уходящую в глубину микрорайона, лишь условно можно было назвать таковой.

Директор после нашего подробного рассказа о себе моментально вынес вердикт: «Беру всех!». Опыт московских собеседований в крупных компаниях подсказывал мне, что его поведение, мягко говоря, легкомысленное. Молодые ребята почти без педагогического образования и опыта работы. Но жизнь была прозаичнее моих рассуждений. Дело было 25 августа, и если в школу не выходили работать мы, то дети оставались без учителей русского, истории и обществознания и географии. То есть никакой альтернативы нам просто не существовало.

Директор и завучи провели нас по школе. Надо сказать, что тогда её атмосфера показалась мне домашней, особенно в сравнении с другими школами в маленьких городах, в которых мне доводилось бывать. Небольшая, чистенькая, без пёстрых патриотических и агитационных стендов на стенах, из столовой вкусно пахнет пирожками. В процессе экскурсии директор рассказал, что школа имеет православно-патриотический уклон, но сразу оговорился, отреагировав на наше замешательство, что речь идёт только о культурных основах православия и воспитании патриотизма в подрастающем поколении. Мол, никого молиться мы тут не заставляем. Мне оставалось только поверить ему и принять предложение о работе, ведь у меня, как и у него, не было выбора: все вакансии учителей истории и обществознания, которыми располагала программа «Учитель для России» в Калужской области, были уже закрыты. Вот так судьба (или «Учитель для России») свела меня на два года с городом Балабаново и школой №3.

С первых же дней моей балабановской истории поражало, как быстро местные жители были готовы устанавливать близкий контакт. Я была совсем чужой в этом городе, но многие люди, с которыми я была едва знакомилась, старались принять непосредственное участие в моей жизни. И дело тут было совсем не в моей скромной персоне, а в заведённом порядке общаться и взаимодействовать друг с другом просто потому, что вы оказались рядом, — в порядке, от которого отвыкли жители крупных городов.

Риелтор участливо и с любопытством расспрашивала о том, что же завело меня в Балабаново, о программе и щедро делилась со мной подробностями своего житья-бытья. После просмотра квартир она вместе с мужем подвезла меня на машине до станции и угостила кофе в ожидании электрички.

За несколько дней до начала учебного года я въехала в свежеотремонтированную квартиру в новостройке на окраине городка. В первые месяцы хозяйка пополняла квартиру необходимыми мелочами: то журнальный столик привезёт, то плафон для ванной. Каждый её приезд сопровождался расспросами о работе, личной жизни, и это никогда не выглядело неуместно, а происходило как-то легко, само собой. Общение в городе завязывалось буквально везде: в «Пятёрочке», в такси, в лифте.

В школе же, заходя после рабочего дня к кому-нибудь из коллег, нужно было готовиться не просто перекинуться парой фраз, а попить чаю, в подробностях обсудить день, выслушать свежие новости. Сначала такое обилие общения с малознакомыми людьми пугало, но со временем эти разговоры стали для меня своего рода терапией, реакцией на непростую окружающую действительность. Поделишься с кем-нибудь, улыбнешься, и вроде можно жить дальше.

У этой медали открытости и быстрого сближения была и другая — пугающая и порой опасная — сторона. В любой даже самой незначительной конфликтной ситуации люди зачастую моментально выходили из себя и проявляли невероятную агрессию. Крик, угрозы, трёхэтажный мат — это то, что ты можешь получить, например, за случайную парковку на чужом месте. Даже если ты готов исправить ситуацию, это никак не поможет: теперь ты обязан принять весь скопившийся гнев и напряжение рассерженного.

Чаще всего я сталкивалась с агрессией на школьных педсоветах. Учителя и администрация спускали друг на друга собак по любому поводу. Первые такие собрания мне казались чем-то экстраординарным, за чем обязательно должна последовать волна увольнений или еще каких-то неприятностей. Но оказалось, что это такая форма работы и взаимодействия в сложной ситуации. Никто не увольнялся, на следующий день все снова улыбались друг другу.

Со мной дети вели себя практически как взрослые, этому не мешало различие наших ролей в школе и разница в возрасте. В первые месяцы работы я получала от учеников огромное количество сообщений во «ВКонтакте». Всем им не терпелось узнать обо мне как можно больше. Если я не отвечала или деликатно давала понять, что не готова так много рассказывать о себе, следовали обиды и упреки. В офлайне, то есть в школе, ситуация обострялась.

Школьный день — это почти месяц взрослой жизни, в нём высокая интенсивность событий и очень частая смена настроений. Вот урок, который я проживаю с детьми душа в душу, и в конце дня на столе обнаруживаю трогательные записки типа: «Мы вас любим. 5 „А“». А вот конфликт с учеником, после которого телефон разрывается от уведомлений во «ВКонтакте» от некого анонима (но я точно знаю, что это тот самый ученик), который поливает меня грязью, называет ничтожеством и использует непечатные эпитеты. Эта контрастность эмоциональной жизни мучила и сводила с ума особенно в первый год работы. Хотя она была далеко не единственной сложностью.

Я пришла в школу с абсолютно идеалистическими установками. Для меня учительство стало выходом из жизненного и профессионального тупика, когда всё казалось ненастоящим, не заслуживающим моего времени и усилий, потому что это никому не помогало и никак не делало мир лучше, а скорее наоборот. Ролевыми моделями стали учителя из моей московской гимназии — интеллигентные, стоящие на гуманистических основах как в своей профессии, так и в жизни в целом. Меня также вдохновляли рассказы папы о моей прабабушке, которая в послевоенные годы возглавляла профсоюзное движение работников дошкольных учреждений и детских домов и которая бесстрашно отправлялась в глубинку оказывать помощь работникам просвещения. Ещё я была наполнена мудростью Летнего института и энергией лагеря «Территория лета», моего первого опыта работы с детьми, и если не верила, то очень надеялась, что я обречена на успех.

В большинстве своём дети не хотели учиться и не видели в знании никакой ценности. Этому способствовало несколько обстоятельств. Во-первых, многие дети (например, из семей со сложной жизненной ситуацией или дети из цыганского поселка) приходили в первый класс совершенно не готовыми к началу учебы, им требовалась «нулёвка», психологическая и практическая подготовка к школе. Но у школы нет возможности организовать такой курс, поэтому ребята вынуждены тянуть основную программу. Проблемы с успеваемостью, а, следовательно, и с интересом к обучению появляются уже в начальной школе. Логично, что в 5-7 классе от ребят, которые плохо умеют читать, сложно ждать большого рвения к учёбе и знаниям. Каждый урок был для них пыткой.

Во-вторых, жизнь многих моих учеников была полна сложностей, о которых я не подозревала на входе в школу. Например, один мой шестиклассник, который и без того постоянно попадал в какие-то передряги, регулярно исчезал на пару недель, а потом как ни в чём ни бывало возвращался за парту. Оказалось, что мать мальчика умерла, а отец — запойный алкоголик с нарушениями опорно-двигательного аппарата. Пока отец пил, парень за ним ухаживал дома. Какой уж тут интерес к средневековым соборам.

Поначалу мне казалось, что если наладить контакт с родителями, то можно совместными усилиями помогать ребенку преодолевать сложности, с которыми он сталкивается в школе. На первое родительское собрание я пришла тщательно подготовленной, чтобы детально обсудить с каждым из родителей ситуацию и выработать комплекс мер по её решению. На собрание пришло по 4-5 человек от каждого класса, то есть менее четверти всех родителей. И, естественно, это были те взрослые, у детей которых не возникало особенных сложностей с поведением и учёбой. Я пыталась звонить остальным родителям или писать SMS, но мне либо не отвечали совсем, либо отвечали в духе: «А чего вы от меня хотите? Вы учитель, вот и воспитывайте». Когда таких родителей всё-таки удавалось привести в школу (обычно это были уже экстренные ситуации: например, накануне комиссии по делам несовершеннолетних), конструктивного диалога всё равно не получалось.

За первые три месяца работы я настолько погрузилась в эти детские и взрослые истории, что загнала себя в самую настоящую депрессию, буквально не могла встать с кровати. Уроки не получались, помочь хотелось всем вокруг, а становилось только хуже и беспросветнее. И ещё заканчивались силы от постоянного недосыпа.

Мрачным ноябрьским днём, когда я возвращалась из школы через недружелюбные промзоны и голые огороды с покосившимися заборами, меня посетила мысль о побеге. Вспоминался стильный офис на Большой Дмитровке и нарядные улицы центра Москвы. Но бежать было тоже страшно, а ещё очень стыдно. Так я решила начать все сначала. В этот непростой момент большую поддержку оказала коуч, которая посоветовала не фокусироваться на провалах, а вести список маленьких побед и действовать адресно. И это был всего лишь первый кризис из многочисленных, случившихся за два года. Но мысли о побеге больше не посещали.

Я стала фокусироваться на уроках и вообще любых формах педагогической работы, интересных для всех детей вне зависимости от их уровня. Пришлось полностью отказаться от свойственной и близкой мне академичности и перестать мечтать об идеальных уроках «по плану». Реальностью стали хорошо спланированные импровизации и готовность к тому, что всё может пойти не так в любой момент.

Хорошо в этом помогли рекомендации методистов, которые предлагали давать разноуровневые задания (например, кто-то учится читать текст, а кто-то выходит через текст на уровень анализа и обобщений), вводить элементы театрализации, групповой работы и взаимного обучения. Мне сложно оценить истинную эффективность своих уроков, но я считаю, что вовлечённость детей, которые обычно предпочитают оставаться в стороне, дорогого стоит.

Особенно яркими получались некоторые уроки истории. Исторический контекст — это всегда благодатная почва для всякого рода экспериментов. В конце блока по Смутному времени мы ставили с семиклассниками на уроках сценки по пройденному материалу: весь класс делился на группы, каждая из которых ставила свой эпизод. И мальчики, и девочки бились за роли лжедмитриев и царей, охотно становились участниками польско-шведской интервенции и страдающим от тягот Смуты народом. Участники одной из групп так вжились в роли, что в финале выступления вынесли за руки и за ноги «Лжедмитрия» из класса в коридор.

Уроки обществознания я вела только в первый год своей работы в школе (в 5-7 классах). В пятых-шестых классах мы много работали на базе предлагаемого материала (темы «Семья», «Дружба», «Школа») над такими важными аспектами, как эмоциональный интеллект (разбирали типичные ситуации во взаимоотношениях и пытались анализировать собственные реакции и возможные последствия), тайм-менеджмент (составляли график дня, учились распределять время). Ребятам было это близко и понятно.

Сложности начинались в 7 классе, где проходят основы государственного устройства. Эти абстракции ребятам были совершенно не близки. В их понимании (и мне кажется, что мне так и не удалось доказать им обратное) в стране есть один человек, который принимает все решения — это президент. Все остальные органы власти занимают исключительно подчиненное положение и их работа в целом не так уж важна. Хорошо удавалось поработать только над экономическим блоком, где у ребят была возможность создать собственное предприятие и разработать план его развития.

Ребятам оказалась очень близка идея собственного бизнеса, но мыслили они в основном категориями палатки с шаурмой и автомойки. Мне хотелось расширить их представления о том, чем вообще можно заниматься, и я организовала для них поездку в Московскую школу управления Сколково. Первый культурный шок у ребят вызвало количество дорогих иномарок на парковке у зданий сколковского университета: они никогда не видели их в таком количестве. Второй — c тем, что взрослые состоявшиеся люди готовы платить большие деньги за продолжение обучения. И, конечно, их воображение поразило само здание, атмосфера, проекты, которые разрабатываются студентами и выпускниками. На дереве желаний в офисе команды Сколково многие ребята писали, что хотят вернуться сюда студентами.

Наверное, самой подходящей метафорой для моего опыта работы в школе маленького города будет восхождение на горную вершину. Каждый уступ грозил опасностью, дорожки петляли и часто приводили в тупик, но есть ощущение, что вершина мне покорилась. После первых полугода работы я перестала пытаться потушить все пожары: обвыклась и поняла, что то, что является трагедией для меня, норма жизни для моих учеников. Поэтому становиться пожарным нужно, когда тебя об этом впрямую просят. Это не значит, что я не пыталась помочь сама, но когда мои многочисленные попытки помочь отвергались, я от активных действий переходила в режим ожидания.

Умение ждать и не требовать быстрых результатов стали в отдельных случаях залогом успеха. Я помню ученика, который поначалу молчал на уроках и отказывался отвечать. По письменным работам было заметно, что ему непросто формулировать собственные мысли. Я подозревала у него дислексию в том или ином виде. Но ребёнок очень тянулся ко мне и стал спрашивать, что ему сделать, чтобы подтянуть историю. Как потом рассказал, «чтобы не быть таким дурачком перед вами», стал спрашивать, что ему сделать. Я советовала разные научно-популярные издания, присылала ссылки на интересные ролики, а потом мы обсуждали прочитанное и увиденное. Может быть, эти обсуждения или просто обретённая уверенность в собственных силах ребенка немного раскрепостили: на уроках стал по собственной инициативе отвечать, тексты стали более стройными. К концу второго года я уговорила ученика поехать на конференцию «Мысли вслух» в Москву с собственным докладом. Это был настоящий момент преодоления всех своих внутренних страхов и полная победа для нас обоих.

Последние полгода в Балабаново мне постоянно хотелось оттуда уехать. Я очень устала, и глаз цеплялся за самые неприглядные стороны жизни и работы: нечищенные улицы, грязь у станции, пьяницы с разбитыми лицами, неустроенность быта (в городе часто отключали горячую воду), откровенное хамство на уроках со стороны некоторых учеников. Сжимала кулаки до белых костяшек и шептала себе: «Держись». На силе воли и чувстве долга дотягивала последние свои проекты: школьный музей и подготовку старшеклассников к экзаменам.

Проект школьного музея стал для меня настоящей отдушиной. В конце первого года работы мне было очень горько от того, что я достигла таких скромных результатов (мои классы очень плохо написали Всероссийскую проверочную работу, из-за чего я страшно переживала), и мне очень хотелось доказать себе и своим коллегам, что я чего-то да стою. Я поинтересовалась у администрации, а чего, собственно, школе не хватает, в чём я могу быть полезной. Оказалось, что уже много лет коллеги вынашивали идею школьного музея, которая не воплощалась по причине отсутствия ресурсов — и человеческих, и материальных. Открытие музея стало бы не только важной вехой в развитии школы, но и перевело бы ее в другую категорию финансирования.

Сначала деньги для музея я решила поискать, участвуя в конкурсе «ТОПшкола» «Рыбаков Фонда». Я не выиграла конкурс, но зато создала обширную стратегию развития музея в виде культурного центра микрорайона. Первая часть программы реализовывалась на второй год работы в школе.

Я создала музейный кружок (туда приходили в основном ребята из неблагополучных семей), который занялся сбором экспонатов. За год мы собрали совместными усилиями около сорока: от денег из разных периодов (дети принесли монету екатерининской эпохи, найденную в огороде частного дома) до школьных артефактов советских времен (арифмометр, знамёна). Мы оформляли стенды, брали интервью у действующих и бывших учителей школы. Ещё кружок дважды выезжал на другие площадки (музей истории города Балабаново и музей «Диорама Великое Стояние на реке Угре»), чтобы посмотреть, как организована их работа — некоторые ребята таким образом впервые посетили какой-либо музей.

С помощью краудфандинга я собрала денег (большое спасибо за помощь моим друзьям!), которые пошли на закупку музейного оборудования: стендов, табличек, перекидных конструкций и тому подобного. К сожалению, музей открыли уже после моего окончания работы в Балабаново: мне не хватило сил и времени довести до конца начатое, но я горжусь тем, что труд целого года не остался напрасным, что коллеги поверили в саму идею и завершили её претворение в жизнь.

Осознание, что моя история в Балабаново заканчивается, пришло ко мне только на последнем звонке. Меня в сторонку отвёл один из самых хамоватых девятиклассников-выпускников (в сторонку — чтобы не потерять авторитет в глазах одноклассников) и сказал:

— Александра Евгеньевна, вот помните, когда я ничего не делал на уроке, а вы на перемене мне сказали, чтоб я не боялся ошибаться и пробовал? Ну типа, когда маленькие учатся ходить, они постоянно падают, а родители их не ругают, а просто ловят и снова ставят на ноги? Помните?
— Помню. (Я позабыла об этой истории)
— Я вот тогда понял, что у меня всё получится. Спасибо!

Этот парень завалил все выпускные экзамены, но после пересдач все-таки выпустился из девятого класса.

Сейчас я часто вспоминаю Балабаново и маленькую школу на окраине города. Вспоминаю детей. И мне очень хочется вернуться. Один мой друг сказал, что у меня синдром фронтовика: побывав на передовой, тяжело вернуться в привычное русло. Так и есть. Потому что со всей глубиной горя и со всей силой искренней радости в Балабаново я увидела настоящую жизнь, без московских условностей и без прикрас, честную и оттого незабываемую.

Выражаю огромную благодарность Русине Лекух за помощь в организации этой публикации, Александре Зориной за рассказ и Сергею Звезде за редактуру текста.

#личныйопыт #образование #работа #дети