Сексуальные девиации, «особенное» творчество и насилие: интервью с режиссёром фильмов о людях с ментальными отклонениями

Съёмки в стенах психоневрологического интерната, театр, где играют актёры с особенностями развития, и расследование о людях с сексуальными девиациями.

В октябре издание «Холод» рассказало о существовании в Телеграме чата под названием «Frottage Club (18+) Все страны и города». Судя по сообщениям, его членами были преимущественно мужчины из Москвы, Петербурга, Екатеринбурга, Симферополя, а также из стран ближнего зарубежья — Украины, Белоруссии и Узбекистана. Участники чата делились между собой историями, как они занимались фроттажом. Это вид сексуальной девиации, при которой человек испытывает возбуждение, когда прикасается или трётся телом о постороннего человека через одежду в общественных местах.

Летом в чате Frottage Club опубликовали инструкцию по тому, как изнасиловать жертву фроттажа, какие снотворные использовать и куда наносить удары. После массовых жалоб и запуска кампании «фроттаж под суд» чат сделали приватным, а каналы, дублировавшие информацию в Телеграм и Инстраграм, заблокировали. Закрытый чат в Телеграме, по данным «Холод», всё ещё действует, в нём оставили лишь несколько десятков активных участников.

В конце октября 2020 года режиссёр-документалист Андрей Лобанов, специализирующийся на историях о психических отклонениях, выпустил фильм-расследование «В объятиях фроттера». В картине раскрываются личности некоторых участников сообщества фроттеров, рассказываются истории жертв фроттажа и озвучиваются способы защиты от домогательств. Для Лобанова подобные темы не в новинку — он снимал сюжеты о музыкантах и художниках из психоневрологического интерната №3 в Петербурге и фиксировал жизнь интегрированного театра-студии «Круг-II» в Москве, где играют актёры с особенностями в развитии.

TJ встретился с Андреем Лобановыми и поговорил об особенностях съёмок людей с психическими отклонениями, об отношении к их творчеству и о том, где пролегает грань между безобидным и опасным.

На чём сосредоточено твоё внимание в фильме?

На самом явлении, на жертвах и на создателях чата Frottage Club. Это очень острая проблема, она никак не регулируется с точки зрения закона. Можно кому-то на всю жизнь испортить психику и заплатить за это тысячу рублей административного штрафа.

Я работаю в онлайн-медиа TOK, и наша задача как социального проекта обратить внимание общественности на проблему, создать дискуссионное пространство, указать на пробелы в законодательстве, которые позволяют оставаться безнаказанными после такого.

Чат Frottage Club, инструкции по изнасилованию — это реальность? Или некая постирония?

Нет-нет, это не «пацаны стебутся», это реальное сообщество и реальные советы — усыпить глицином, корвалолом. Понимаешь, если выяснять, какой канал про фроттаж — фейк, а какой не фейк, уйдёт очень много времени. Их сразу же после скандала в августе расплодилось несколько десятков, они начали дублировать информацию друг друга. Все они распространяли информацию о том, как изнасиловать человека, как удовлетворить свои сексуальные фантазии в общественном месте. Какой-то совершенно аморальный гайд.

Проблема в том, что коренное сообщество существует и по нынешний день, и те материалы, которые я использую в фильме, были отправлены мне одной из участниц. Она вступила туда, чтобы следить за деятельностью группы, чтобы передавать информацию в другие телеграм-каналы различных киберборцов, которые начали активно вытравливать сообщества фроттеров из сети.

У тебя есть имена и фамилии людей, стоящих за фроттаж-группами?

Некоторых администраторов, но они там постоянно меняются, перекидывают друг на друга обязанности, переходят из телеграма в инстаграм, оттуда на сторонний форум и снова в телегу. Самый главный был под ником @frotka, он ответил на некоторые мои вопросы, и отправил мне хрипухи с заниженным голосом, которые я затем использовал в фильме. Кто он на самом деле — пока не известно.

Ваш фильм поможет следственным органам найти этих фроттеров?

Вполне возможно. У нас есть некоторые видеозаписи про одного из них, есть его сообщения, где он в подробностях рассказывает, что и как сделал. Посмотреть видео с камер наблюдения, сопоставить с нашими данными — и всё получится, это может попасть под статью.

Под какую статью попадает фроттаж?

К сожалению, пока что только под 213-ю, хулиганство, но это ведь ещё нужно доказать: найти видео, свидетелей. Это непросто. Есть ещё такое понятие как развратные действия, но они в первую очередь относятся к несовершеннолетним, да и вообще всё наше законодательство, так или иначе связанное с сексом, затрагивает почти исключительно несовершеннолетних.

Если человек будет совершать что-то подобное по отношению к совершеннолетнему, но в присутствии несовершеннолетнего, тогда да — действия развратного характера. А вот простая 19-летняя девочка, которая с этим столкнётся, уже никак не защищена и не может рассчитывать на какое-то наказание для таких людей. Фроттаж чем-то напоминает сталкинг — опасно, но по закону не преследуется.

Цель твоего фильма — привлечь фроттеров к ответственности?

Цель — чтобы подобное деяние серьёзно каралось. Тех, кто уже совершил подобное вряд ли так просто найдёшь, но те, кто этим займутся в будущем, будут знать, что наказание будет серьёзным.

Чтобы, например, за апскёртинг (одна из форм публичного подглядывания, когда человек делает фото или видео тела девушки под юбкой — прим. TJ) грозил серьёзный денежный штраф, как минимум, а ощупывание женщин в общественных местах было уголовно наказуемо. Чтобы после подобных «притираний» в толпе человек не платил тысячу рублей штрафа и не продолжал свои похождения.

Те, кто занимается фроттажом, люди с расстройствами психики?

По обновлённой международной классификации болезней — да, а сам фроттаж — это сексуальная девиация и признак психического отклонения.

Так не стоит ли их отправлять на лечение, раз они больные люди?

Очень дискуссионный вопрос. Пару лет назад при финансовой поддержке Amazon режиссёр Мэтью Кампеа снял документалку I, Pedophile: Understanding the Mental Disorder. Фильм предлагал иной взгляд на педофилов. Центральная идея в том, что нужно попытаться понять педофилов относиться с уважением, оставить стигматизацию — ведь чем больше стигмы и враждебности, тем больше случаев сексуального насилия над детьми. Один из тезисов фильма заключался в том, что можно быть педофилом где-то в своих фантазиях, но не стоит осуждать подобное, пока не совершенны какие-то реальные действия.

Фильм вызвал большой скандал, это супернеоднозначно. К тому же, когда ты вторгаешься в чьё-то другое пространство и наносишь настоящий вред своими действиями, ты должен нести за это ответственность либо как-то работать с отклонениями и научиться их контролировать.

Одно дело — психические отклонения у, в целом, здоровых и дееспособных мужчин. Другое дело — почти недееспособные люди, например, из психоневрологических интернатов или иных учреждений. Тут вот человек, которые плохо двигается, ест и пьёт, а тут — взрослый, адекватный мужчина, который в метро трётся о других половыми органами или любит заниматься сексом с маленькими детьми.

Я не отношусь с сожалением к таким людям. Они просто удовлетворяют себя, а потом пишут на форумах, как кончали на 17-летнюю девочку в метро. Психические отклонения имеют разную природу, и не стоит их всех стричь под одну гребенку, только потому что это всё — психические отклонения.

«Дом на Заячьем проспекте» — первый документальный фильм Андрея Лобанова. В центре повествования — петербургский психоневрологический интернат №3. Он один из немногих в России, где подопечные занимаются творчеством: пишут музыку, рисую картины и создают арт-инсталляции. В ПНИ работают кураторы из благотворительной организации «Перспективы», которые отвечают за творческие мастерские. Многие картины подопечных интерната попали на международные выставки, а также в частные коллекции в России и за рубежом.

С чего начался «Дом на Заячьем проспекте»?

Я случайно наткнулся на статью «Афиши.Daily»: в ней говорили о подопечных петербургского психоневрологического интерната №3, которые пишут электронную музыку в рамках коллектива Build Your House Underground при поддержке благотворительной организации «Перспективы». И я решил снять док на эту тему. Центральной идеей стала попытка аудиовизуально передать мироощущение людей с ментальными особенностями, показать, что находится у них внутри. Не претендую на однозначную истину, ведь фильм — это моя интерпретация увиденного, но думаю, мы справились.

Какие впечатления остались после ПНИ?

Мы долго получали разрешение на съёмку: нас «допрашивали», зачем мы будем снимать, на какие темы будем общаться с подопечными, что войдёт в финальный монтаж. Они боялись, что мы приедем снимать ГУЛАГ, где людей голодом морят, но я ничего подобного не увидел.

Конечно, несмотря на многочисленные художественные и скульптурные мастерские, атмосфера там всё-таки далека от домашних условий, немного мрачная. Высокий бетонный забор с колючкой, на окнах — решётки. Но ПНИ №3 — положительный пример. Люди занимаются творчеством и живут в относительно нормальных условиях — в глубинке дела обстоят гораздо хуже.

Как себя вели пациенты под камерами?

Их не называют «пациентами». Подопечные. А персонал нельзя называть «докторами». ПНИ – это учреждение социально-медицинского характера, и слово «социально» тут первостепенно. Люди там не на лечении, а будто бы дома. В самом ПНИ не работает медперсонал, подведомственный Минздраву. Там есть люди с медицинским образованием, но их не называют «доктор» или «медсестра». В диалогах меня всегда поправляли, просили не говорить «больница».

Во время интервью подопечные вели себя спокойно?

Бывало, у героя льётся поток сознания, и надо пробиваться через эти откровения, находить мысли, относящиеся к моему вопросу, редкие связные предложения. Я задавал наводящие вопросы помногу раз. Сначала разговаривал, как с маленьким ребёнком, затем — как с взрослым человеком. Сознание у людей блуждало, потом на монтаже очень много приходилось удалять. Разговор давался тяжело психологически, я чувствовал перегруз — у меня раньше не было опыта общения с людьми с ментальными особенностями.

То, чем подопечные занимаются в мастерских, — это искусство или терапия?

Если мыслить в той парадигме, что искусство никому ничего не должно и имеет целью лишь освидетельствовать существование человека на Земле, то да, то, это искусство. Их работы берут на выставки, покупают зарубежные коллекционеры, они выступают со своей музыкой за пределами ПНИ.

Есть такое направление как ар-брют, оно основано на работах душевнобольных, детей и людей из диких мест. Такое направление называли самым честным, поскольку оно лишено стереотипности, выходит за любые рамки и не поддаётся классификации. Работая в ПНИ, кураторы «Перспективы» вдохновлялись именно направлением ар-брют. Они смотрят на особенности каждого из подопечных и в зависимости от этого выстраивают с ним свою коммуникацию.

Здорово, кстати, что кураторы молодые, а не какие-нибудь душные деды, которые заставляли бы подопечных слушать только Чайковского или советские шлягеры. Это и терапия тоже, но в меньшей степени. Социализация, которая возникает в результате творчества, помогает им уходить от привычных условий интерната. Но по большей части они замкнуты в себе. Даже во время общих мероприятий каждый будто зациклен на чём-то.

В фильме много постановочных кадров. Получается, у тебя не совсем док, а уже мокьюментари?

Документальное кино старается быть нейтральным, но я считаю, что док — это некая фиксация реальности через авторскую призму. Меланхоличный настрой, немного депрессивная электронная музыка — это всё мои ощущения. Пример: ты говоришь человеку «рисуй» — фактически, ты говоришь ему, что делать. Но рисует он всё самостоятельно, так, как хочется ему. Ты говоришь человеку «играй музыку» — значит, говоришь, что делать. А потом он добавляет, что, помимо того, чтобы играть, умеет разбирать старые радиоприёмники паяльником, чтобы они звучали так, как ему нужно. И он просто берёт и разбирает их.

Тут нет игрового элемента, как в мокьюментари, никто не играл никакую роль, никто не прописывал заранее сценарий, не делал раскадровки. Мы просто снимали людей с разных точек. Безусловно, в фильме есть некая художественная реальность, но она совершенно не противоречит реальности документальной. Художественность, аудиовизуальная насыщенность фильма — это отражение того, чтобы было заснято документально.

С одной стороны, это читерство, за счёт этого фильм смотрится гораздо живее и насыщеннее, но с другой, это работает на нашу главную цель — передать мироощущение героев. К тому же, большая часть композиций в фильме написана самими подопечными ПНИ, так что уж музыка тут точно к месту.

Одной из задач фильма было преодолеть стигматизацию людей. Ты с ней справился?

Сложно сказать, но посыл нашего фильма крайне легко считывается. Человек с ментальными особенностями не заслуживает лишь сожаления и какой-то вынужденной поддержки. На них надо смотреть, как на индивидуальность, личность, которая мыслит и творит.

У тебя у самого получалось так взглянуть на своих героев?

Да, конечно. Поначалу было страшно, мы не понимали, чего ожидать от людей, ведь ты их ни разу не видел в обычном обществе. И это огромная проблема.

Недавно я наблюдал новостной сюжет про одного человека из ПНИ №3. Его переводили из интерната в социальное жильё. Соседи оказались недовольны этим, устроили драку и побили девушку, которая вступилась за подопечного в коляске. Им некомфортно. Они боятся. Надо говорить об этом, показывать, заявлять о таких людях, как о полноценной части общества, которым требуется определённый уход. И, на мой взгляд, надо вырабатывать человечность по отношению к ним.

Интегрированный театр-студия «Круг-II» — это первый профессиональный театр в России, где играют актёры с особенностями развития. В 2014 году «Круг II» стал лауреатом премии «Золотая маска» в номинации «Эксперимент». Их спектакль на тему экологии «Не те вещи», подготовка к нему и изнурительные репетиции легли в основу фильма Андрея Лобанова «Игра в мусор».

Что такое «Игра в мусор»?

В первую очередь, это игра со смыслами, которая строится вокруг мусора. Вокруг того, что мы выбрасываем десятками килограмм ежедневно. Вокруг людей с ментальными расстройствами, которые будто бы оказываются выброшенным на обочину жизни.

Ситуация усложняется тем, что фильм основан на театральной постановке Андрея Афонина «Не те вещи», в которой актёры — люди с ментальными заболеваниями — играют «мусорных» людей — будто бы самих себя. Я попытался отразить всё в фильме. Пока он, к сожалению, не доступен онлайн из-за ограничений, накладываемых кинофестивалями.

Как отреагировал режиссёр спектакля на твоё желание снять док?

У нас с Афониным были некоторые разногласия относительно того, как я отобразил их театр-студию в фильме. Он мне сделал замечание, что всё депрессивное и мрачное, а сам Афонин будто Карабас-Барабас, повышающий голос на актёров. А мне кажется наоборот, что я сумел показать, как он переживает за этих людей, как волнуется и как искренне к ним относится.

Что необычного в его отношении к актёрам?

Он, как мне кажется, озвучил очень интересную мысль — что не нужно относиться к этим людям снисходительно, это унизительно для взрослого человека. К людям с ментальными расстройствами можно быть строгим и требовательным, относиться, как к профессиональным актёрам, которые могут быть по-своему уникальными, особенным способом решать творческие задачи.

Они могут быть интегрированы в общество посредством искусства, как обычные актёры. Они могут учиться, слушать, понимать. Не надо принижать их наигранной жалостью и снисхождением, когда ты аплодируешь человеку с инвалидностью только потому, что он вышел на сцену. Особенности человека не делают его автоматически талантливым.

В этом плане показателен скандал 2017 года на «Минуте славы». Рената Литвинова и Владимир Познер, сидевшие в жюри, негативно отозвались о танцоре, который исполнял хореографические номера без одной ноги. Познер ему сказал, что он — танцор — не делает это как-то более профессионально, чем здоровый человек, и спекулирует на своей инвалидности — ему нельзя сказать «нет». А Литвинова назвала героя «ампутантом» и предложила ногу обратно пристегнуть, чтобы в глаза не так бросалось. Конечно, это жестоко, но с другой стороны, в их словах есть доля смысла.

Фильм начинается сценой на мусорном полигоне, которая слабо связана с историей — дальше актёры репетируют пьесу. Зачем эта сцена?

Сцена на полигоне должна была оформить композицию фильма, связать нарратив с циклом переработки мусора. Первая часть на полигоне — стадия сбора мусора. Его собирают люди с ментальными расстройствами — будто бы они сами тоже в какой-то степени мусор, их выбросили из жизни, и эти люди сливаются с полигоном в единое целое. Тезис, о людях как о мусоре, кстати, не мне принадлежит, он заложен в изначальную постановку «Не те вещи». Вторая часть — стадия переработки, стадия долгих и упорных репетиций, подготовок к спектаклю, которая нужна, чтобы затем получить третью стадию — саму постановку, отшлифованный материал.

То, что делают на полигоне актёры — чистая импровизация. Мы им ничего не говорили, дали только спецодежду, медицинские маски — до того, как они стали мейнстримом, — а уже разыгрывать какие-то сценки, играть, собирать мусор-«реквизит» для спектакля они стали самостоятельно. Мы в итоге собрали три пакета всяческой дряни.

Опыт съёмок в ПНИ помог при создании «Игры в мусор»?

Безусловно. После ПНИ было проще разговорить людей, проще понять их. К тому же, все герои в фильме живут с семьями и охотно идут на контакт. Они больше привыкли к живому общению, чем подопечные ПНИ. Был один примечательный случай на съёмках. Я брал интервью у актрисы по имени Марина. Она говорила: «Мы, нормальные люди, с трудом понимаем остальных актёров. У них у всех есть диагнозы, и их стоит пожалеть».

Она говорила о себе во множественном числе и причисляла к «нормальным» людям. Это к вопросу о том, насколько люди с ментальными особенностями осознают себя. Некоторые, как Марина, не осознают своих отличий, не рассуждают о себе как о «человеке с диагнозом». Сейчас я хочу сделать небольшую передышку в этой теме, чтобы вернуться с новыми силами и знаниями.

Есть, к чему возвращаться?

Да, я очень хочу сделать фильм про людей с диссоциативным расстройством идентичности. Причины этого кроются в детских травмах, когда на фоне несозревшей психики происходит диссоциация — из-за какого-то очень эмоционального события некоторые черты характера, привычки, взгляды начинают ощущаться, как самостоятельная идентичность. И их может быть огромное множество, у всех разные возраст, пол, способности, манера поведения, настроение. Даже голос. Я фиксировал на камеру, как голос человека менялся с мягкого на агрессивный.

Я даже делал кое-какие попытки снять свой фильм, но пока терпел неудачу. Нужно глубже изучить тему, понять, как взаимодействовать, чтобы такой человек пустил меня в свой внутренний мир. Это очень ответственная и кропотливая работа. Навредить очень просто, а о последствиях такого несоторожного вмешательства не хочется даже и думать.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#интервью #мнение #истории #лигаавторов #лонгриды #домогательства