Олег Дивов, автор романа “Выбраковка”, иллюстрирует сегодня еще одну тенденцию отталкивания от прежних принципов отечественной НФ. Он делает вид, что написал антиутопию — типа “Фаренгейта 451”. Но тщетно. При чтении тонкая пленочка рвется, и из-под нее скалит зубы утопия. По Дивову, Россию спасут судьбоносные указы: они упростят систему судопроизводства, передав большую часть правоохранительных функций сотрудникам Агентства социальной безопасности — людям, которым будет дозволено стать одновременно и оперативниками, и прокурорами, и палачами. Главный герой романа, сотрудник столичного АСБ Гусев, объясняет стажеру (и читателю), как нужно себя вести. Собачка в беду попадет — выручить, кавказец высунется — дать пенделя, приезжий “авторитет” поднимет хай — пристрелить на фиг. И тогда все будет хорошо: “Город исчерпал свои криминальные возможности. Как и вся страна в целом. Драконовские законы и невероятно четкое их исполнение сбили температуру почти до нуля…”
Понятно, никто не может запретить Дивову писать подобные утопии, а издательству — их публиковать. Печально другое: идеи “Выбраковки” пользуются успехом, роман за пять месяцев вышел уже вторым изданием. Молодой читатель радуется крутизне героя и простоте решений проблем. Для поколения, не знающего ужасов ГУЛАГа, диктата спецслужб и удушающего безгласия, тоталитаризм выглядит “бумажным тигром”, абстрактной разновидностью наименьшего зла, нормальной платой за безопасность и полную миску — с чечевичной похлебкой, конечно.
В одной компании с Дивовым сегодня оказывается и Вячеслав Рыбаков. Уже несколько лет он расплачивается талантом беллетриста за грядущее право “пасти народы” и прописывать горькие лекарства. Из четырехсот страниц нового романа “На чужом пиру” петербуржский фантаст (автор романов “Очаг на башне”, “Гравилет “Цесаревич” и др.) литературе уделяет лишь сотню. Вся же остальная площадь забита беллетризованной (и не очень) публицистикой. Причем такой, которая в былые времена существовала в виде кухонных ламентаций творческих интеллигентов — под поллитру, пачку сигарет и горючую слезу. Ответ на главнейший вопрос: “Куда катится Россия?” — складывался из ответов на два вопроса помельче: “Куда скатывается моя профессия?” и “Куда качусь я?”.
Россия катится прямо в пропасть, это ясно. Почему? Потому что творческие профессии вырождается в попсу, а творца высокодуховного не подпускают к печатному станку (не выпускают на сцену, не допускают до кинокамеры, отнимают кисть и резец). Иными словами, падение в пропасть можно остановить. В принципе. Если подсказать госмужам верный подход. Иначе как они возьмут под крыло именно того творца — нужного и патриотичного? А не другого — гадкого, бесполезного для России. Или вообще скрытую контру?
Последний нюанс важен. Неотделимость творческих и госбезопасных проблем для Рыбакова—2000 выглядит аксиомой. Недаром ближе к финалу книги белокурые друзья и рыжие враги окончательно расставлены по полюсам. Омерзительный стукач клевещет на обаятельного героя в демократической прессе, существующей на деньги ЦРУ. Обаятельный герой разоблачает гнусного агента-двойника, который по указке из Лэнгли старается ослабить коллективный мозг нации. Двойника ловят общими усилиями интеллигента и гэбиста. На последних сантиметрах романа апелляции к государственному Левиафану достигают высокого накала. В ход идут прописные буквы и крупноблочный пафос. Выделяя местоимение “МЫ”, романист желает Евгению Замятину, создателю известного романа, перевернуться в гробу. Фанфары. Финал. Есть соблазн кивнуть на Железного Феликса, попенять автору: “И ты, Брут, продался Конторе!” — и увязать выход романа с нынешним ползучим реабилитансом Лубянки. Не исключено, что Рыбаков, Дивов и им подобные лишь слегка забежали вперед. Что ж, литература, служащая силовым структурам, сегодня тоже востребована рынком. Хотя преобладает на прилавках пока еще не она…
