«Уступи, иначе они будут стрелять»: моральный компас политических террористов в России на рубеже веков

Большой рассказ о нравственном вырождении террора: от мечтательных революционеров до бандитов и убийц невиновных.

Политический терроризм в России берёт своё начало с 1860-х годов. Родившись из ненависти и жажды мести, он взрослел, обрастал теорией и морально-нравственными принципами. Террор долго «воспитывался», но в самый ответственный момент – Первую русскую революцию – врождённая дикость, столь усердно скрываемая народовольцами и эсерами, взяла верх над воспитанием и вырвалась наружу.

Источники статьи:

Точкой отсчёта политического терроризма в России принято считать 1862 год, когда Пётр Зайчневский написал прокламацию «Молодая Россия». В ней 22-летний студент Московского университета призывал истребить всю императорскую фамилию, после чего жизнь в стране должна обязательно наладиться.

Для Зайчневского дело казалось решённым: власть угнетателей падёт, когда император и все его приспешники умрут. Впрочем, за призывами «первого террориста» ничего не последовало, а самого его сослали на каторгу.

Следующим значимым событием стал выстрел Дмитрия Владимировича Каракозова в Александра II в апреле 1866 года. По личной резолюции царя Каракозова казнили, что сделало его иконой для всех террористов следующих поколений.

Спустя три года проявил себя Сергей Геннадиевич Нечаев. Молодой человек 23 лет отличался ультрарадикальными взглядами, хорошо представленными в его «Катехизисе революционера». Согласно документу, за свои преступления против чернорабочего люда государственная власть подлежала полному уничтожению через ликвидацию её наиболее вредных представителей.

«Катехизис революционера» сильно встряхнул российское общество. Почти на десять лет терроризм стал табуированной темой, пока в результате распада «Земли и воли» в 1879 году не появилась партия «Народная воля». Народовольцы провозгласили террор допустимым средством политической борьбы и начали охоту за Александром II, которая 1-го марта 1881 года увенчалась успехом.

Продолжателем дела народников стала партия социалистов-революционеров (эсеров), основанная в 1901 году. С 1902 года в ней функционировала Боевая организация, осуществившая ряд успешных террористических актов, среди которых убийство министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве.

На протяжении сорока лет с возникновения идеи политического террора в России, причины, к нему побуждавшие, были одни и те же: незаконченность «великих реформ» Александра II, отсутствие у народа политических прав, жёсткая политика царя по отношению к крестьянам и оппозиционно настроенной интеллигенции. Ещё современники окрестили Александра II, ныне известного как «освободитель», вешателем.

При отсутствии в стране демократических прав и свобод, а также справедливого суда, интеллигенции ничего не оставалось, кроме как взяться за оружие. Политический терроризм стал для них единственным способом защитить себя, а главное – свой народ, который столетиями мучился под гнётом самодержавия. «Борьба неизбежна, другая форма, кроме поединка революционеров с представителями деспотизма, невозможна, значит террор единственная форма борьбы», – говорил об этом революционер Павел Штернберг.

Политические убийства являлись и актом мести за «своих». В 1878 году известная террористка Вера Засулич тяжело ранила петербургского градоначальника Фёдора Трёпова, который до этого приказал высечь политического преступника Боголюбова вопреки запрету на телесные наказания.

Для первых политических террористов из народовольцев террор являлся не столько способом физического уничтожения «врагов народа», сколько отличным примером агитации действием.

Революционный терроризм должен был разрушить существовавшую в народе иллюзию о неприкосновенности самодержавия и лишить крестьянские массы страха выступить против царя. Русский публицист и один из идеологов народничества Пётр Никитич Ткачёв писал: «Казнь палача, революционный терроризм… дискредитировав, в глазах всех честных людей, правительственную власть, он привёл к брожению, он революционизировал всё общество, снизу и доверху...».

Не менее важная цель последовательного террора — дезорганизация власти. Революционеры стремились произвести неурядицу во всех её функциях, чтобы заставить царское правительство уступить.

Есть и весьма прозаичная причина того, почему народовольцы – «отцы» политического терроризма в России – решили сделать упор на этот метод борьбы, хотя изначально ставили на пропаганду и агитацию в деревне. Они попросту пошли по пути наименьшего сопротивления.

В конце 1870-х годов террористка Вера Фигнер вспоминала, что никакого движения в народе с помощью пропаганды добиться не удавалось – крестьяне хоть и сочувствовали революционерам, но выступать не осмеливались. В итоге, Фигнер оставила надежды на аморфную деревню и уехала в город, «чтобы нападать на правительство и расшатывать его».

Участие многих революционеров в террористической борьбе было вызвано не столько тягой к справедливости, сколько суицидальными наклонностями – этим людям террористический казался отличным способом красиво покончить с жизнью.

К примеру, Дмитрий Каракозов незадолго до покушения на Александра II часто говорил о самоубийстве и даже проходил клиническое обследование. В заключении он пытался покончить с собой.

Один из лидеров Боевой организации эсеров Борис Савинков излишне романтизировал смерть, нередко придаваясь философствованиям на этот счёт. По словам публициста Фёдора Степуна, он «оживал лишь тогда, когда начинал говорить о смерти».

Анна Гейфман в своей работе приводит отрывок из письма революционерки Марии Спиридоновой, в котором та пишет, что хотела бы, чтобы её убили и что смерть была бы прекрасным агитационным актом.

Среди женщин-террористок самоубийства вообще происходили аномально часто. Вопрос в том, были ли они причиной психических отклонений или следствием деятельности, полной страха и нервного напряжения.

Одной из основных проблем, которая стояла перед теоретиками и практиками политического терроризма в России, было его нравственное оправдание.

Народоволец Николай Морозов считал, что самодержавие в любом случае обречено на гибель, вопрос только в том, как это случится: в результате кровавой гражданской войны или путём политического террора. В своей работе «Террористическая борьба» Морозов настаивал на втором варианте, утверждая, что он является наименьшим злом и поэтому морально оправдан.

Того же мнения спустя почти тридцать лет придерживался лидер эсеров Чернов: «Террористическая борьба потребует меньше жертв, чем массовая революция… Неужели жизнь рабочих и крестьян менее священна, чем жизнь таких зверей в образе человеческом, как Сипягины, Клейгельсы и Плеве?». Российская интеллигенция была «нравственно обязана» казнить истязателей народа, которые полностью этого заслуживали.

Другое нравственное оправдание террористических актов напрямую вытекало из причин, по которым они начались. Эсерка Фрума Фрумкина утверждала, что терроризм морально оправдан, пока он является единственным способом борьбы против насилия со стороны более сильного и могучего, чем народ, государства.

Один из лидеров Боевой организации эсеров Григорий Гершуни на суде особо подчёркивал то, что партия до последнего не хотела прибегать к политическому террору, однако «под давлением нестерпимых правительственных насилий над трудовым народом и интеллигенцией нашла себя вынужденной на насилие ответить насилием».

Террористы любили упоминать о том, что нередко акт политического террора приводил к смерти его исполнителя. Среди революционеров числилось много религиозных людей, поэтому весьма популярным в их среде стал мотив самопожертвования. Готовность отдать жизнь ради спасения миллионов не нуждалась в оправдании.

Религиозным пафосом проникнута речь террориста Ивана Каляева, в 1905 году убившего великого князя Сергея Александровича. На суде он сравнивал себя с Иисусом Христом, а самодержавие – с Понтием Пилатом, «не отмывшим рук от крови народной».

Политический терроризм всегда позиционировался народовольцами второй половины 19-го века и эсерами начала 20-го как казнь наиболее провинившихся государственных служащих по приговору «народного суда». По этой причине террор всегда был индивидуален, а террористы во время покушений старались избежать смерти невинных людей и «мелких сошек».

На всём протяжении Первой русской революции политический терроризм в России неуклонно деградировал, как теоретически, так и морально. Это видно на примере партии социалистов-революционеров.

Спустя всего пару месяцев после начала революции основной идеолог партии Чернов объявил допустимым применение террора против рядовых государственных служащих (городовых, жандармов, простых полицейских и так далее). Эсеровский терроризм переставал быть избирательным методом борьбы против «врагов народа», всё больше приобретая черты бандитизма.

По замечанию историка Будницкого, руководство партии выдало индульгенцию людям, у которых способность стрелять превышала способность мыслить, и освободила их от всяких нравственных сдержек.

Боевая организация эсеров действовала осторожно и во время покушений всегда пыталась минимизировать вред для окружающих, будь то простые прохожие или члены семьи жертвы. Иван Каляев в последний момент отказался бросить бомбу под карету князя Сергея Александровича, увидев в ней его жену и родственников. Князь убили лишь со второго раза, когда условия стали подходящими.

С наступлением революции многое изменилось. В мае 1906 года двое террористов из севастопольского отделения партии эсеров решили совершить покушение на генерала-лейтенанта Неплюева прямо во время парада по случаю празднования коронации Николая II. Один из террористов подорвался, унеся вместе с собой жизни шестерых невинных людей, пришедших на праздник. Неплюев не пострадал.

До революции партия эсеров всегда стояла на индивидуальном терроре, отрицая массовые убийства – приговор выносился отдельным, наиболее влиятельным лицам, заслужившим смерти за свои преступления. К началу 1905 года массовый террор перестал казаться эсерам плохой идеей. В Одессе, Екатеринославле и многих других городах они кидали бомбы в военные патрули, разом истребляя десятки подневольных служителей режима.

Провинциальные эсеровские дружины по всей стране стали совершать террористические акты по своему усмотрению. Ни о какой высокой морали и закабалённом народе большинство из них и не думало. Эсеры, для которых когда-то террор носил исключительно оборонительный и агитационный характер, всё отчётливее становились похожи на рядовых анархистов.

Провинциальные террористы отличались от революционеров предыдущих поколений и тем, что совершенно не интересовались социалистической теорией, философией и политикой. Эсер Николай Шишмарёв утверждал, что «те революционеры, которые слишком серьёзно относились к догматическим вопросам, теряли революционное рвение и решимость».

Количество таких «эсеров» постоянно росло – в эсеровские группировки, раскиданные по всей стране, регулярно вступали люди, не знакомые с целями и принципами партии социалистов-революционеров. Столяр Григорий Фролов, совершивший покушение на самарского губернатора Блока, признавал, что он совершенно невежественен в партийных вопросах и видел настоящих революционеров пару раз в жизни.

Ещё одним нововведением «новых эсеров» стали эксы, то есть экспроприации частного имущества. Члены Боевой организации никогда не позволяли себе нарушать принцип частной собственности, даже в отношении своих политических врагов. Руководство партии также выступало против экспроприаций.

С началом революции и переходом местных эсеровских групп к массовому террору эксы стали нормой. Хотя экспроприациями это назвать можно слабо: подавляющее большинство эсеров-провинциалов грабило для собственного обогащения, а не конфисковывало имущество на благо революции.

Особо популярным среди эсеров было вымогательство средств у обеспеченных граждан. Нередко те получали расписку с печатью местного комитета партии следующего содержания: «От вас требуется немедленно пожертвовать сто пять рублей. Организация предупреждает, что в случае, если вы не передадите эту сумму, она примет суровые меры против Вас и Ваше дело будет передано в Боевой отряд».

Политический терроризм на деле превращался в нелегальный способ заработка, ряды социалистов пополнили бывшие заключённые и бандиты всех мастей.

Уже в первой половине 1907 года партийные верхи поняли, что натворили, и решили отыграть всё назад, призывая местные ячейки эсеров прекратить террор.

Однако закрыть ящик Пандоры оказалось не так просто – центр перестал быть авторитетом для местных партийных подразделений. На годы революции пришёлся пик эсеровского террора. За это время социалисты-революционеры (или те, кто себя так называл) осуществили 233 теракта, и лишь 5% от этого числа совершила Боевая организация.

В 1906 году внутри партии эсеров возник «Союз социалистов-революционеров-максималистов». Они сразу же провозгласили своим основным средством борьбы массовый террор, направленный не только против государственных служащих всех чинов, но и буржуазии.

Показательна здесь брошюра под названием «Очистка человечества», написанная одним из видных теоретиков максимализма Иваном Павловым в 1907 году.

Согласно Павлову, всё человечество делится на две расы: хищники и их жертвы. Хищниками он называл политиков с их обслугой в виде полиции и армии, а также капиталистов. Жертвы – это эксплуатируемый народ.

Террористы, согласно «Очистке человечества», должны истреблять хищников всеми возможными способами. Мало того, убийству подлежали и родственники угнетателей, включая детей. Таким образом Павлов как минимум призывал к массовому террору, а как максимум – к гражданской войне. В среде эсеров-максималистов он считался уважаемым человеком.

За оставшийся революционный год «эсеровские раскольники» успели совершить больше 50 успешных терактов, многие из которых по своей жестокости не находили себе равных.

Наиболее ярким примером легкомысленного отношения максималистов к чужой жизни стало покушение на премьер-министра Российской империи Петра Столыпина 12 августа 1906 года в его доме на Аптекарском острове.

Тогда в результате взрыва погибло 27 человек, более 60 оказались ранены. Почти все убитые и пострадавшие являлись простыми людьми, пришедшими к министру на приём. Сам Столыпин отделался лёгким испугом, чего не сказать о его детях, получивших серьёзные травмы.

Лидер эсеров-максималистов Михаил Соколов так прокомментировал многочисленные жертвы при взрыве: «Эти «человеческие жизни»? Свора охранников, их следовало перестрелять каждого в отдельности... Они должны знать, что на них идёт сила. Каменную глыбу взрывают динамитом, а не расстреливают из револьверов».

По всей стране максималисты фанатично отлавливали и убивали полицейских вне зависимости от их ранга и репутации. Однажды в Москве террорист-максималист позвонил в дверь квартиры, где проживал офицер полиции, а когда ему открыли, он начал стрелять по всем, кого видел. Три человека погибли, террорист скрылся.

Не гнушались максималисты и экспроприаций. С Северного Кавказа часто доносились вести о том, что бывшие и действующие эсеры и социал-демократы собирались в банды для занятий грабежом под видом революционной борьбы.

Огромные суммы экспроприированных максималистами денег оседали не в партии, а в карманах боевиков. Через пару месяцев после экспроприации в Фонарном переулке террористы отчитались только за шестьдесят тысяч рублей из захваченных четырёхсот.

В 1906 году центральная организация петербургских максималистов обеднела на 800 тысяч рублей менее чем за полгода. Один из лидеров эсеров-максималистов Григорий Нестроев вспоминал, что рядовые члены партии, переправлявшие деньги из одного места в другое, активно пользовались своим положением в корыстных целях.

В период Первой русской революции всё большее число революционеров экспроприировало и убивало с ради личного обогащения, а не из идейных соображений, как это было (не без исключений, но зачастую) в дореволюционное время.

К примеру, деньги уходили на выпивку. С 1905 года число алкоголиков в партии эсеров росло с огромной скоростью, особенно вдалеке от столицы и партийного контроля. Известен своими пьяными выходками член Боевой организации партии социалистов-революционеров Алексей Покотилов, чья гибель от случайного взрыва бомбы, возможно, была вызвана постоянной дрожью в его руках. Боевик Борис Бартольд настолько часто уходил в запои, что его отстранили от боевых поручений.

Вдобавок, боевые дружины всё чаще пополняли люди из низших слоёв общества – хулиганы, воры, убийцы. Это было характерно для анархистов, однако и эсеры не являлись исключением.

Волна терроризма, нахлынувшая страну в период Первой русской революции, вогнала общество в ужас. Постоянные поборы «экспроприаторов» и уличные перестрелки становились неотъемлемой частью жизни простых людей.

В 1908 году по репутации эсеров был нанесён сильный удар: лидер Боевой организации Евно Азеф оказался разоблачён как агент полиции. Это довершило дискредитацию терроризма в глазах общества, начало которому положило вырождение его в убийство «мелких сошек» и экспроприаторство.

1 сентября 1911 года в Киеве террорист Богров застрелил Столыпина. Народ воспринял убийство премьер-министра холодно, дав понять, что терроризм ему больше не нужен. Передовая либеральная общественность отнеслась к случившемуся «с недоумением, граничащим с отвращением».

После покушения на Столыпина в руководстве партии социалистов-революционеров начались долгие дискуссии о целесообразности продолжения политического террора в новых реалиях. В результате руководители отказались от террора как способа партийной борьбы и распустили Боевую организацию.

В этом же 1911 году прекратила своё существование партия эсеров-максималистов. Эпоха политического террора в России закончилась.

Эта статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#история #лонгриды #терроризм #лигаавторов