Жизнь после смерти – какой оказалась «Матрица: Воскрешение» Ланы Вачовски. Рассказываем без спойлеров
Долгожданное возвращение в матрицу: как Нео и Тринити пили кофе, а потом снова принялись спасать человечество.
Кадр из фильма «Матрица: Воскрешение»
Ещё пару лет назад никто не верил в возможность новой «Матрицы» – Вачовски самолично хоронили надежды фанатов и высказывались о конце трилогии. Оказалось, умерших Нео и Тринити можно воскресить, подарив им новую и не менее захватывающую жизнь – настоящую love story, упакованную в формат крупнобюджетного киберпанка.
«Матрица: Воскрешение» – один из главных блокбастеров уходящего года, который собьёт с толку многих зрителей. Это и хитроумный, почти доведённый до фарса метакомментарий, и перекалибровка франшизы в соответствии с новыми веяниями, и мелодрама в декорациях жуткой антиутопии.
Лана Вачовски, которая впервые работала самостоятельно (но с благословения сестры Лилли), поставила новые вопросы. Главный из них — как быть создателем в эпоху, когда всё уже рассказано, показано и воспроизведено? Об этом, в сущности, повествует четвёртая «Матрица» – фильм, который дерзко осмысляет свою собственную историю и вселенную. Участник Лиги авторов TJ посмотрел фильм «Матрица: Воскрешение» и без спойлеров делится своими впечатлениями.
Руководство Warner Bros. хочет запустить в производство четвёртую «Матрицу» – видеоигру, некогда изменившую развлекательную индустрию. Задачу поручают Томасу Андерсону (Киану Ривз) – скромному, но выдающемуся геймдизайнеру, который когда-то придумал культовые образы Нео и Тринити.
Новости о сиквеле приносят Томасу сплошную головную боль – а ему и без того хватает проблем, учитывая его взаимоотношения с реальностью. Он начинает подозревать, что окружающий мир – программный код, его мучают загадочные флэшбеки (разумеется, из матричного прошлого), когда тот встречает незнакомку по имени Тиффани (Кэри-Энн Мосс). Герой ищет спасение у психоаналитика, назначившего Томасу синие пилюли.
Кадр из фильма «Матрица: Воскрешение»
Дальше – всё по канону: объявляется компания неизвестных в составе короткостриженой девушки и темнокожего щеголя в чёрных очках, то есть Морфеуса. Они предлагают Томасу отправиться в «кроличью нору» и попутно вспомнить о войне с машинами, которая, как оказывается, не закончилась на победе Сиона и самопожертвовании Нео.
Если первая «Матрица» била как обухом по голове благодаря новаторству и философской проблематике, то четвертый фильм бьёт не менее сильно, но другим орудием – самозабвенной иронией.
Четвёртая «Матрица» безальтернативно поставила себя в положение жертвы. Как можно рассказывать новую историю о войне с машинами в эпоху, когда визуальные эффекты любой дороговизны и качества приелись, технологию bullet time затерли до дыр, мрачным киберпанком никого не удивишь, а тёмные плащи стали частью повседневного гардероба?
Невозможность новаторства в эпоху всеобщей воспроизводимости, усталость и сытость современного зрителя, а постмодерн как глубокий криосон культуры – отправная точка четвёртой «Матрицы». Она выбирает язык иронии – единственный язык, на котором можно разговаривать о комбинациях культурных форм. И это объясняет, почему «Матрица» не может быть такой, как раньше.
Сиквелы, спин-оффы, ребуты, ремейки, которые производят сложное слипание вымысла и реальности – новая философская проблематика, пришедшая на смену гипотезам о «мозге в банке» и возможностях искусственного интеллекта.
Кадр из фильма «Матрица: Воскрешение»
На самом деле, не такая уж и новая. Томас Андерсон/Нео, потерявший нить действительности и не до конца понимающий – безумец он или мессия, подобен Дон Кихоту – странствующему рыцарю, описанному Мигелем де Сервантесом четыре века назад. Во втором томе книги безумный рыцарь также узнавал, что о нём пишут романы и слагают легенды – у любого героя реальность со временем превращается в коллаж из отражений, зеркальных копий и набор интертекстов.
Все персонажи фильма — от Морфеуса до агента Смита — говорят о «Матрице» как культовой видеоигре. Повстанцы из реального мира чествуют Нео – легенду и христоподобного спасителя, а сам герой Киану Ривза существует в сложной системе референций.
Он иронизирует и над молодой версией себя, и напоминает о переплетениях Ривза с игровой действительностью (образ Джонни Силверхенда из Cyberpunk 2077), и даже дублирует мемы с грустным Киану.
Но главное – Вачовски и Ривз создают сложный портрет современного мужчины – сомневающегося субъекта, который уже не так убеждён в своей Избранности, как был уверен почти любой голливудской мачо 20 лет назад.
И сюда, разумеется, приходит феминизм – не под знаком репрезентативной повестки, а как органический компонент истории, благодаря которому сюжет «Матрицы» становится более целостным и свежим. Если в первых фильмах Нео мог взяться за спасение человечества самостоятельно, то сегодня подобная миссия зависит в том числе и от воли женщины.
Здесь всё вроде бы знакомо. Мрачный город-симуляция Сан-Франциско, только уже без зелёного фильтра. Погони по крышам и прыжки с небоскрёбов, но в стремительном ритме современности. Старый-добрый агент Смит и аристократ Меровинген, но в новой инкарнации – симуляция не стоит на месте и придумывает новые конфигурации «реальности».
«Воскрешение» больше всего похоже на франшизу «Крик» Уэса Крэйвена (особенно четвёртую часть, где обыгрывались отношения оригинала и ремейка) – тут Вачовски проходит по знакомым и любимым тропам, но тщательно перенастраивает исходный код «Матрицы».
Чувствуется, как авторы искренне наслаждаются метаструктурными столкновениями, благодаря которым история обретает флёр издевательской комедии, но зато летит на крутых поворотах (особенно в первый час). Не этого ли хотели зрители, которые устали от пафосной «Революции» с унылыми баталиями в руинах?
Кадр из фильма «Матрица: Воскрешение»
Новому фильму удаётся держать равновесие между ретро и новизной, между щемящими сердце чувствами (Нео и Тринити впервые встречаются и пьют кофе!) и постмодернистской игрой. Таким же образом выстроен экшен – в нём сохраняется лучшее из эквилибристики первой «Матрицы», но в тональности и ритмике современных боевиков.
Безусловно, ностальгия – крайне ходовой товар и спрос на неё переживает очередную волну. Этим грех не пользоваться, манипулируя чувствами двадцатилетней давности и возвращая в старые-добрые места. В соседнем зале примерно тот же трюк проделывает «Человек-паук» со своими мультивселенными.
Но Вачовски нельзя отказать в искренности: она постаралась сделать новую «Матрицу» в мире, в котором всё девальвировалось и само стало матрицей.
На самом деле, при всей современности новой «Матрицы», пафос Вачовски старомоден как никогда, а потому и внезапен: не Избранный становится главным оружием в победе над иллюзией и машинным сном, а любовь – ресурс и основа всякой энергии, под натиском которой сломается любая машина.
А ещё «Воскрешение» убеждает нас в том, что стиль и кинематограф Вачовски сам по себе не превратился в машину – даже если мы недобрым словом поминали предыдущие ленты («Облачный атлас», «Восхождение Юпитер»), а её гуманистическому пафосу веришь больше, чем методичным разговорам с психоаналитиком.
В кинематографе, да и в целом – в нашей реальности, верх над которой постепенно берут роботы, Вачовски хочет повернуть всё вспять и остаться непредвзятой и трогательной. И её решительность вперемешку с идеализмом, безусловно, заслуживает похвалы. Новая «Матрица», вполне возможно, культовой не станет – а что сегодня вообще может стать культовым?!