Метаморфозы одного праздника: когда в России начали праздновать Новый год 1 января и почему с этой традицией боролись

Откуда появились Дед Мороз и Снегурочка, в чём в СССР провинилась ёлка и почему Новый год пережил свой «ренессанс».

Новый год был и остаётся самым популярным и любимым праздником в постсоветской России. Согласно данным социологических опросов, его празднуют свыше 96 % жителей страны. Эта дата кажется чем-то естественным и неотрывным от российской действительности, хотя на деле Новый год в привычном понимании появился относительно недавно.

Для жителей дореволюционной России эта дата имела смысл только в привязке к православному Рождеству (об этом подробно рассказано в этом тексте TJ), а в СССР начала 1930-х годов с этим праздником сурово боролись. И только в Советском Союзе времён «оттепели» и «застоя» Новый год стал приобретать знакомые черты.

Праздновать Новый год в России 1 января установил император Пётр I в 1699 году, вместе с привычным летоисчислением от Рождества Христова. До этого было привычно справлять праздник по византийской традиции 1 сентября. А ещё раньше, до 15 века, наступление нового года встречали в соответствии со славянскими традициями вместе с приходом весны — 1 марта.

Во время дипломатической миссии в Европу («Великого посольства») Петру I понравилось, как празднуют Новый год в западных странах: с ёлками и «огненными потехами» — фейерверками. Правитель пытался приучить к подобному своих подданных, но это не всегда получалось безболезненно.

Русское общество не сразу приняло немецкий обычай украшать дома и дворы хвойными ветками — у восточных славян этот элемент декора ассоциировался с погребальными обрядами. В то время ёлки наряжали не дома, а только украшали их ветвями фасады домов.

Труды Петра I по внедрению нового праздника не оказались пустыми. Наступление нового года стала регулярно праздновать европеизированная знать, собираясь на балах-маскарадах по западному образцу. А у крестьян из разных регионов России сложился обычай «Васильева вечера», справляемого каждый последний вечер уходящего года.

«Васильевым» его называли потому, что на 1 января по юлианскому календарю приходится день памяти православного святого Василия Великого. В этот вечер, предшествующий современному так называемому «Старому Новому году», считалось хорошим собраться с близкими за богатым столом в новой одежде. Исследователь быта жителей Сибири 19-го века Алексей Макаренко фиксировал нехитрые приметы: «В Новый год одеть хорошую, новую одежду — будешь хорошо одеваться круглый год, сытно будешь есть весь год, если в Новый год приготовишь много вкусных «еств» (кушаний)».

Однако всё это было ещё неизмеримо далеко от современного Нового года. В обществе тех времён господствовали не светские, а религиозные традиции. Поэтому и наступление нового года неизбежно оказывалось в тени куда более важного для жителей 18-19 веков Рождества Христова.

Современный российский историк Дмитрий Володихин писал: «Праздновали и Новый год, но без того размаха. Встречали-то его по старому [юлианскому] календарю, несколькими днями позднее Рождества, уже после того как отгремели главные торжества. Новый год был „слабее“ или, как выражались в старину, „честью ниже“ Рождества».

Замечание насчёт календаря — немаловажное. До 1918 года в России Церковь и общество вместе жили по юлианскому календарю. Рождество отмечали не 7 января, а 25 декабря. Наступление нового года для обывателя прежде всего означало конец празднования («отдание») Рождества. Поэтому всё, что считается «новогодним», для подданных Российской империи было «рождественским». К примеру, подарки, праздничные гуляния и публичные ёлки для детей — первую подобную открыли в Петербурге в 1852 году.

Дореволюционная традиция празднования Нового года и Рождества долгое время не знала персонажа, аналогичного западному Санта-Клаусу. Только на рубеже 19-20 веков участником рождественских ёлок начинает становиться Дед Мороз. По всей видимости, этот образ скорее основан на Морозе Ивановиче из «Сказок дедушки Иринея» полузабытого ныне писателя пушкинской эпохи Владимира Одоевского, чем на сказочном фольклоре восточных славян.

Начало 20 века — время войн, смуты и революций — сильно ударило по празднованию Рождества и Нового года. Во время Первой мировой войны с рождественскими ёлками пытались бороться наиболее консервативные представители духовенства — из-за немецких корней обычая. Однако широкой поддержки это начинание не встретило. «И хотя вплоть до самой революции в преддверии Рождества Христова в печати каждый год появлялись призывы отказаться от этого «немецкого атрибута», ёлка уже настолько крепко вошла в русскую рождественскую и новогоднюю традицию, что поколебать её оказалось невозможно», — пишет историк Андрей Иванов.

После революции за рождественские традиции взялась новая советская власть. В 1920-е годы верующим формально ещё не запрещали праздновать религиозные праздники. Большинство храмов, как и в старое время, оставались открыты, а преследования священнослужителей и мирян носили ещё единичный характер. Большевики полагали, что народ сам оставит «поповский дурман» и традиционные праздники, если провести с ним разъяснительную работу. Однако это не сработало.

В конце 1920-х советские власти отказались от былой «снисходительности» к верующим и перешли к более решительным мерам в борьбе с «наследием царизма». По времени это совсем неслучайно совпало с окончанием внутрипартийной борьбы, установлением единоличной власти Иосифа Сталина и взятием курса на форсированную индустриализацию. В 1929 году Рождество, как и остальные православные праздники, становится обычным рабочим днём (до этого они носили признаваемый государством статус «особых дней отдыха»).

Началась кампания по закрытию и уничтожению действующих храмов. На собраниях партийных и комсомольских организаций разного уровня обстоятельно разъясняли: для строителя коммунизма заигрывание с религией недопустимо в любом виде. Будь то поход в церковь или ёлка дома в честь «старорежимного» праздника.

Удары по Рождеству рикошетом «били» и по Новому году, также лишенному статуса выходного дня. Ведь для выросших в царской России людей Новый год был не светским всенародным праздником, а своего рода «спутником» Рождества Христова.

Опосредованная борьба с Новым годом проявилась в «антиёлочной кампании» конца 1920-х — начала 1930-х годов. Украшать дом хвойным изделием стало «политически некорректным». Наиболее убеждённые члены партии и комсомольцы специально ходили в рождественские дни по домам: смотреть, не поставил ли кто ёлку, не празднует ли кто де-факто запрещённый праздник.

На страницах газет регулярно появлялись коллективные письма пионеров и октябрят, призывавших взрослых не ставить ёлку и не праздновать Рождество и Новый год. В детских изданиях печатались незамысловатые «антиёлочные» стихи. В одном из номеров ленинградской газеты «Чиж» за 1931 год опубликовали такие строки: «Только тот, кто друг попов, ёлку праздновать готов».

В советском обществе даже обсуждались идеи перехода к новому летоисчислению и началу календарного года, привязанным уже ко Дню Октябрьской революции. Однако воплощены в жизнь они не были.

Советскую политику в отношении Нового года ждал внезапный поворот. Это было характерно для сталинской эпохи: когда на свет вновь появлялся тот или иной атрибут «старых времён», но уже в нужной режиму идеологической «обёртке». Один из наиболее авторитетных зарубежных историков-советологов, Роберт Чарльз Такер называл эту линию сталинской политики «популистским традиционализмом».

Архитектором советского «новогоднего ренессанса» принято считать крупного партийного деятеля, кандидата в члены политбюро Павла Постышева. В декабре 1935 года газета «Правда» опубликовала его статью, посвящённую проблемам празднования Нового года. Автор вспоминал о «старых ёлках» для «детей чиновников и буржуазии», за которыми «смотрели через окно» их ровесники из рабочих семей. Постышев гневно задавался вопросом: а почему сейчас, «в Советской стране», дети трудящихся лишены такого удовольствия?

По-видимому, статья задумывалась как инструмент во внутрипартийной борьбе. Постышев вошёл в историю не только как один из проводников «раскулачивания» на Украине, но и как застрельщик сталинского «большого террора». В своём материале партиец писал: «Не иначе как „левые“ загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею». Это было выпадом против членов бывшей «левой оппозиции», последователей Льва Троцкого, которые станут первыми жертвами «чисток» конца 1930-х годов. Сам Постышев пережил их ненадолго: его, как «члена правотроцкистской организации» и «японского шпиона», расстреляли в 1939 году.

Казнь Постышева не повлекла за собой конец «новогоднего ренессанса»: детские ёлки и праздничные гуляния без труда нашли место в сталинском СССР. После Великой Отечественной войны «восстановили в правах» и сам день 1 января — он стал официальным выходным днём (2 января объявили выходным лишь в 1992-м, а привычные «новогодние каникулы» появились уже в «нулевые» годы).

Что предлагалось праздновать советским гражданам в этот день? Возрождённый Новый год стал своеобразным «Рождеством без Христа». Если до революции наступление нового календарного года считалось лишь атрибутом рождественских дней, то в СССР — событием, что должно было затмить Рождество. Тем более, что с непринятым Церковью переходом страны на григорианский календарь христианский праздник и так оказался «позади» светского. Традиционная восьмиконечная вифлеемская звезда на праздничной ёлке уступила место «идеологически верной» советской пятиконечной.

«Вторичность» советского Нового года по отношению к православному Рождеству подчёркивала даже та самая статья Павла Постышева для «Правды». Образ ребёнка из бедной семьи, смотрящего через окно за зимним праздником у богачей многократно использовался в популярном у русских и иностранных писателей 19 века жанре святочных рассказов (яркий пример — «Мальчик у Христа на ёлке» Достоевского).

Те элементы русской рождественской традиции, которые прямо не указывали на Христа и христианство, получили новую жизнь. В их числе — фигура вернувшегося к радости детворы Деда Мороза. Причём не просто вернувшегося, но и получившего теперь ещё и внучку — Снегурочку, чей образ создали на основе нехристианского фольклора народов России. По-видимому, это родство должно было отсылать к одноименной пьесе Александра Островского и опере Николая Римского-Корсакова, вот только Снегурочка там приходилась Морозу дочерью, а не внучкой.

Какое-то время у советского праздника был и альтернативный «маскот» — забытый ныне Мальчик Новый год. Его тоже создали на основе восточнославянского фольклора. В мультипликации пытались даже «ввести» Мальчика в семью Деда Мороза и Снегурочки как внука и брата. Но в начале 1980-х этот образ по непонятным причинам потерял былую популярность и забылся.

В брежневскую эпоху порядок встречи Нового года приобрёл классический вид — максимально свободной от государственной идеологии даты, без каких-либо митингов и шествий под кумачёвыми знамёнами с портретами Ильича в руках. К празднику в магазинах нередко «выбрасывали» обычно дефицитиные товары. Телевидение в новогоднюю ночь радовало зрителя нечастыми в то время развлекательными передачами вроде знаменитого «Голубого огонька».

На столе у советского человека полагалось стоять шампанскому, мандаринам, салату «оливье» и заливному. Обязательным считалось выслушать новогоднее обращение главы государства и загадать желание под бой курантов — наивную веру в рождественское чудо, наверное, не была способна «отформатировать» ни одна идеология на свете.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#новыйгод #праздники #россия #ссср #истории #лонгриды #лигаавторов