«Подошёл какой-то важный тип и сказал: „Короче, сделайте ха-ха“»: жизнь и проблемы стендаперов в российской провинции

Интервью с комиками Виталием Косаревым и Виктором Копаницей о проблемах восприятия в регионах, заработке и шансе прославиться.

За последние годы стендап стал самым популярным направлением в российском юморе. В любом крупном городе есть собственное стендап-сообщество, а известные представители жанра собирают большие концертные залы и даже стадионы.

Новосибирский комик Виталий Косарев и резидент казанского стендап-клуба Виктор Копаница принципиально не переезжают в Москву и стараются заработать, развивая комедию в своих городах. Оба не только выступают, но и создали собственные юмористические проекты. Виталий Косарев — автор и ведущий сатирического шоу про новости Russia not today (закроется в конце января). Виктор Копаница ведёт паблик «Стендапьё» о комедии в регионах.

В конце декабря Косарев и Копаница выступили с концертами в Петербурге и Москве в рамках небольшого тура. Корреспондент TJ поговорила с комиками о жизни стендапа в российской провинции, перспективах заработка и шансах прославиться.

Разговор доступен в текстовой версии и в аудиоформате.

Кем вы хотели стать в детстве?

Косарев: Я хотел стать писателем.

Копаница: Я ментом хотел стать. Много фильмов смотрел про них, это было так романтизировано. Потом чуть-чуть поумнел, увидел, как ведут себя менты в моём посёлке, и решил, что это не мой вариант. Потом захотел стать рок-звездой и пока не стал. Мне уже 29, я даже умереть не успеваю. Кстати, стендап — это новый рок.

Косарев: Это новый рэп. Рэп — это же новый рок.

Копаница: Стендаперы сейчас — это такая же категории людей [как рокеры], которые пытаются быть смелыми, живут в дерьме собачьем, и некоторые из них ведут разнузданный образ жизни: могут пить в любое время, спать до пяти вечера, не работать на обычной работе. Это похоже на рок, потому что поначалу все такие: «Ой, это делают подростки, это бесовство какое-то — матерятся, попрали все принципы». А потом этим начинают заниматься все, у кого есть рот, потом остаётся какая-то часть, которая стала профессионалами — и появляется индустрия.

Косарев: Я не согласен, что это новый рок. Это в принципе новое что-то. Когда не было нового русского рэпа, который всем, скажем так, уже надоел, никто не мог представить себе, что это такое, откуда растёт и куда идёт. Сейчас стендап — что-то такое новое. И мне кажется, у него больше перспектив, потому что это чуть больше литература.

Ваш коллега Боб Фарбер написал в Твиттере: «Девушки, не поступившие в вуз в 2019 году, идут в стендап-комики». Почему вдруг в юморе стало так мёдом намазано?

Копаница: Мёдом намазано?! Там путь из фекалий!

Косарев: Да мы же понимаем, о чём вопрос. Не в смысле, что это короткая дорога к сладкой жизни, а что это привлекает людей. И действительно много молодёжи стало. Во-первых, потому что КВН совсем закончился, и это серьёзный фактор. Туда сейчас стрёмно идти: на тебя будут смотреть не как на классного чувака, а как — «Ты чё, какой случай, в какой аптеке?». А второе, стендап — это что-то запретное. И для обычного человека выйти на сцену — может быть, не подвиг, но поступок. А тут ещё нужно шутить, чтобы люди смеялись.

Копаница: В стендапе есть культура «открытых микрофонов», где дают время выступить любому желающему.

А вам это зачем?

Копаница: Я не смог стать рокером. Мне нужно внимание, которое недополучил от своего отца, он уже умер, и я компенсирую это реакцией от незнакомых людей. Я посещаю психолога, и он говорит: «Балуйся, пока это тебя прикалывает».

Косарев: Это прям как эпикриз из медицинской выписки. У меня такого точного ответа нет. Наверное, в какой-то момент понял, что мне нравится, когда смеются над тем, что я делаю. И стендап получился наиболее органичным путём достижения этого.

Копаница: Когда формируешься как личность, появляется потребность высказываться. И в этом смысле стендап — довольно лёгкий способ обсудить какую-то проблему, свою или даже общественную. Я не такой комик, который все общественные проблемы поднял, больше в себя направленный, эгоистичный, инфантильный. Но это мне помогает, а люди смеются и готовы платить за это деньги. Не вижу ни одной причины сейчас с этим завязывать.

Есть какая-то типология людей, которые идут в стендап в регионах?

Копаница: Самый известный типаж — мужичок, которому ближе к 40 годам, и он вышел рассказать анекдот. Они больше куда-то в область старых сатириков, с манерой кривляясь подавать материал. И у них очень много грязи. Больше, чем у малолеток. Я в начале сказал, что это пристанище юродивых — вот, это одни из таких. Мне сложно представить себе эмоционально стабильного человека, которому 40 лет, он состоялся, ему всего хватает — и он пошёл в стендап.

Косарев: Я знаю такого. Может быть, недостаточно хорошо. Но у нас есть парень, абсолютно нормальный, у него есть семья. Просто периодически выступает.

Копаница: В каждом городе, где я бывал и мне удавалось посмотреть срез региональный комедии, говорят, что у них есть клинический сумасшедший. Таким тоже дают время на открытых микрофонах. И это всегда испанский стыд.

Обязательно в провинциальном стендапе есть местный «делец», который всех кидает на деньги, но к нему всё равно ходят, потому что он платит хотя бы пару косарей. Потом его начинают бойкотировать, и он быстренько сваливает, обычно в Москву, и тут уже где-то умирает, я надеюсь.

Практически все, кто идут в стендап, люди с какой-то неполноценностью?

Копаница: Однажды я разговаривал со знакомым врачом из области психологии, и он сказал, что нет ни одного полностью психологически здорового человека, которого сильно тянет на сцену. Здоровые люди [в стендапе] — для меня исключение. Когда общаешься с человеком, чаще всего начинаешь понимать, что у него есть внутреннее желание что-то компенсировать, досказать. Но это моё мнение.

Раньше молодёжь тусила в КВН, сейчас — в стендапе. В чём принципиальная разница между этими двумя видами тусовок?

Косарев: Мне кажется, КВН — это некая «компанейскость»: мы соберёмся — и, как правило, напьёмся или накуримся. А стендап если и предполагает сбор в группы, то чётко для достижения практических целей. Мы соберёмся — и сделаем мероприятие или поможем друг другу писать шутки. КВН — это какой-то пережиток ленинских комнаток в общежитии.

Копаница: Мне кажется, это выражает философию эпохи в России. КВН — советский до глубины души. Он очень выгоден для отчётности, потому что сразу массово задействованы люди. Если мы КВН условно назовём чем-то из области коммунизма, то стендап — из области рыночной экономики. Здесь больше личности, из-за этого тусовка более токсичная, язвительная. Здесь меньше компанейской дружбы, типа «мы команда». Здесь нет вообще никакой команды. Ты сегодня друг, завтра тебя *** [кинули] на деньги, и ты ушёл.

То есть, вы все такие индивидуалисты?

Копаница: Когда ты выступаешь в КВН, есть возможность списать свою неудачу на команду: звукач залажал, эту шутку не я придумал, я всё правильно подал, а они плохо отыграли.

А есть ли какая-то цеховая солидарность?

Копаница: Да, конечно. В Москве — точно знаю, у комиков начинает появляться средний чек за выступление. То есть, за условное 15-минутное выступление нельзя брать меньше определённой суммы. Сейчас минимальный прайс — 3-5 тысяч и выше. Комики собираются в объединения и говорят, что за меньше не выступают. Это нужно, чтобы был хотя бы какой-то доход.

Это в Москве. А в регионах существует какое-то подобие профсоюза?

Косарев: Я буду говорить за Новосибирск. У нас в принципе выступает человек 20, есть несколько организаторов. И тут не до профсоюза, потому что все более-менее друзья. У нас это ещё в таком зачаточном состоянии.

Копаница: В каждом провинциальном городе всё зависит от одного-двух организаторов, потому что это совершенно другая способность. Не обязательно хороший комик — хороший организатор. Совершенно не соображающий в комедии человек может понять, как это продавать за хорошие деньги. А комики могут со своим материалом выступать за две тысячи по всяким ублюдским местам.

А если бы такой профсоюз был, кроме ценника, какие бы интересы комиков ему бы стоило защитить?

Копаница: Думаю, интересы комиков в плане организации стендап-выступлений. Тебя заказали на мероприятие, приходишь — нет сцены, люди сидят к тебе спиной, нет микрофона, перед тобой выступает жонглёр какой-нибудь, и никто не говорит, что сейчас будет стендап. Это унизительные моменты. Каждый раз, выступая на корпоративе, радуешься только тому, что за это немножко заплатят. По сути, идёшь на сделку со своей совестью.

Косарев: Такое ощущение, что у них просто новая галочка появилась: «Ой, есть же ещё этот самый...»

Копаница: «Стундуп».

Косарев: «Да, стундуп вот этот вот. Замначальника Паша Воля нравится, давайте».

Копаница: Один чувак заказал нас на корпорат. Втроём мы должны были выступать в течение часа. К нам подошёл какой-то важный тип и сказал: «Ну, короче, сделайте ха-ха». И мы понимаем, что этот человек вообще не про комедию. Может, он хочет эстрадных миниатюр, но вряд ли стендап с рефлексией и ноткой философствования.

Насколько корпоративы вошли в жизнь стендапа и давно ли это произошло?

Копаница: Уже пару лет. Сейчас в Казани до Нового года буду каждый день выступать на корпоратах. Не сильно большие деньги, но организатор предложил много выступлений, и я сделал оптовую скидку, назовём это так. Буду много страдать, но стану более богат относительно большинства региональных комиков. Заработаю тысяч двадцать, наверное.

Косарев: (смеётся и хватается за голову) Аж плохо стало!

Ну, вы ещё, наверное, на этом туре поднялись. Что вы в целом считаете подъёмом для себя?

Косарев: Творческий рост. Я стал свободнее чувствовать себя с людьми, стал более правильно начинать концерт. Это же не представление, где идёшь по сценарию, это разговор, пусть даже с отступлениями и отыгрышами. И нельзя игнорировать тот факт, что в зале люди. Логичнее вначале обозначить, что мы их видим. И в этом туре я как-то прокачался в общении со зрителями.

На выступлениях в провинции до сих пор работают шутки на местные темы?

Копаница: Да они везде работают. В Москве, что ли, не работают? Но это считается лайфхаком, и если ты серьёзный комик, лучше постараться избежать этих тем, чтобы не вызвать осуждение тусовки и людей, которые «шарят в комедии».

Косарев: Не, можно изящно это сделать, а можно по-дебильному — приезжаешь в город и спрашиваешь: «А где у вас тут самый херовый район?» Вставляешь в свою шутку, и типа: «Ха-ха! Ничего я поработал! Какой я молодец!»

Копаница: Недавно выступал в Астрахани, и меня заранее предупредили, чтобы я взял с собой много ванилина — потому что там его мало, и он типа по завышенным ценам. Я не знал, что ванилин помогает от мошкары, которой там очень много. До последнего момента думал: я еду на стендап или капкейки готовить? Шутил про это, и им было прикольно.

А почему тогда провалился проект Руслана Белого «Комик в городе» (шоу, в котором Руслан Белый ездил с туром по регионам России и шутил о местных проблемах — прим. TJ)?

Копаница: У меня есть соображения, как этот проект мог стать лучше. Его организаторы в каждом городе связывались с местным стендап-коммьюнити. И я был одним из тех, кто накидывали темы для Руслана Белого. В итоге они не использовали большинство из предложенных нами тем, а зашли в «Википедию» и нашли очень поверхностные факты. И в этом проблема, потому что шоу могло быть более живым, про то, что действительно «болит» в городе.

У вас красной нитью в юморе проходит тема возраста. Трудно ли угнаться за молодёжными трендами?

Косарев: Не нужно угоняться — вот и всё, простой ответ на этот вопрос.

Копаница: Если хочешь что-то создавать как творческая единица, ты должен, в первую очередь, создавать свои новые контексты. Комик, который работает по старым стереотипам, начинает пихать эту избитую фигню: тёща, там, кавказцы в красных мокасинах. И есть значительная аудитория, которая до сих пор будет над этим смеяться.

Говоря о стендапе, все делают отсылки к американской культуре, потому что у нас это только появилось, а там существует уже много лет. А что российский стендап унаследовал из отечественной юмористической традиции?

Копаница: Современный русский стендап пытается отрицать какую-либо связь с советской традицией. Те возрастные комики, которым лет по 40-50, возможно, ещё продолжают эту линию. Но большая часть, кто начал 4-5 лет назад, посмотрев какого-нибудь Эдди Мёрфи или Дилана Морана, как будто пошли через отрицание старого способа начитки с листов, декламирования. Поэтому я не могу сказать, что мы унаследовали.

То есть, просмотр «Аншлага» и «Смехопанорамы» в детстве на вас никак не отразился?

Косарев: Я не смотрел. Не в смысле, понтуюсь, какой у меня был вкус в 7 лет, это глупо. Просто у родителей, видимо, был другой вкус, и я избежал этого.

Копаница: Нашему поколению повезло: мы видели начало конца всего этого. Потом, дерзкий КВН конца 90-х—начала 2000-х — для меня период расцвета этого движения. Они тонко стебались над умиранием своих старых проектов, круто себя позиционировали. Я, на тот момент молодой парнишка, больше влюблялся в КВН за его резкость и смелость.

Когда представители стендапа рассказывают про зрителей, это всегда какая-то претензия: публика неподготовленная, не хочет смеяться над шутками про гениталии.

Косарев: Да хочет, всегда хочет про гениталии, ты что.

Копаница: Да и нет у нас общественной дискуссии ни про гениталии, не про секс. Мы только недавно начали. В моём детстве не было сексуального образования, и я сам страдал, изучая это. Нужно задать дискуссию.

Это приятно обсуждать даже взрослым людям. У меня есть большой блок про секс, про то, как он мне со временем перестал нравиться. И люди 40-50 лет после моих выступлений могут подойти и сказать: «Это замечательные шутки». Что, у наших родителей не было матерных и жёстких анекдотов? Просто люди были зажаты советским воспитанием, и только на кухне про такое можно было говорить.

Сейчас у стендаперов, у массмедиа есть потрясающая возможность начать эту дискуссию — чтобы люди были не такие зажатые, не такие забитые, могли спокойно понимать свои эмоции и чувства. Потому что, возможно, в какой-то момент дети [и подростки] даже не понимали, что им сейчас секса хочется, и обращали свою агрессию на что угодно.

Косарев: Вопрос был о том, что часто [высказываются] претензии к аудитории. Я согласен. Это действительно момент, где мы не правы. Если ты плохо выступил, чаще всего проблема в тебе. И даже продуктивнее так считать, потому что тогда будешь анализировать произошедшее и думать, как можно быть лучше.

Какой самый крупный и экзистенциальной кризис как комики вы пережили?

Косарев: На фоне комедии я их, пожалуй, не переживал. Бывало, плохо выступаешь. Часто бывало. Ну чего, отряхнулся, подумал, пошёл.

Копаница: С увеличением количества твоих выступлений и востребованности вопросы о кризисах начинают отпадать. Потому что когда ты сидишь в дерьме, хочешь заниматься любимым делом, но тебе за это ни копейки не платят, думаешь: «А вот надо же, наверное, как Саша Долгополов (резидент московского «Стендап клуба №1», родом из Воронежа — прим. TJ) всё бросить, уехать и заниматься только комедией».

Здорово переезжать в 20 лет, конечно. Я завидую Саше — мне не двадцать. Конечно, ты страдаешь от этого, думаешь: «Вот же, блин, есть какой-нибудь популярный комик, а он шутит на заезженные темы, текст фигня — видно, что халтурит. И такой популярный. А я тут в барах страдаю». В этот момент у тебя башка взрывается. И тут надо понять, какое твоё место в этом всём.

Стендап для вас — это хобби или работа?

Косарев: Скорее хобби. Просто потому что не уделяю этому столько времени, сколько требуется. Главным образом, потому что там, где я живу, это невозможно сделать. Ну и плюс у меня есть шоу на YouTube и ещё я работаю, потому что надо чуть больше зарабатывать.

Копаница: Мне в этой теме помогла разобраться документалка про Курта Кобейна. Там подняли его старые дневники, и в одной записи говорилось, что если группа хочет добиться успеха, ей нужно репетировать минимум пять раз в неделю. Это для меня было осознанием: действительно, это же работа, и нужно уделять внимание как работе. Если ты сидишь восемь часов в офисе, то потом должен ещё 5-7 поработать над шутками. А если этого не делаешь, то твои амбиции завышены.

А работать относительно комедии — это как?

Копаница: Это постоянно искать новые темы. Написал выступление на 10 минут — вышел, проверил, понял, что из двадцати написанных шуток посмеялись только над тремя. Остальные либо переписал, либо выкинул. Пишешь и переписываешь, ищешь новые ходы, варианты развития, добавляешь экспрессии. И так до тех пор, пока у тебя не формируется 10 минут, над которыми стабильно смеётся большинство залов. Это вот работа над комедией.

Не становится ли это рутиной?

Копаница: Работы без рутины не бывает. Все же мы в детстве думали, наверное, что журналисты сидят по кафешкам, пьют кофеёк, общаются с интересными людьми. И конечно же в Times сразу статьи продают за миллионы. Нет же.

Почему вы не переезжаете в Москву?

Косарев: Я до конца не сформулировал для себя отношение к Москве, но она мне скорее не нравится как совокупность зданий. А Новосибирск наоборот — нравится. Единственный минус, что он очень далеко. Получше бы коммуникацию, гиперпоезда — и тогда заживём. А переезжать — как будто бы не моё. Но понимаю, что в плане развития именно в стендапе это неправильная позиция.

Копаница: Я не переезжаю в Москву, потому что когда только начинал заниматься стендапом, понял, что в провинции с этим всё печально. И я такой весь был пафосный: «Моя миссия в том, чтобы в регионах был нормальный стендап». Я мечтал, чтобы за пределами Москвы открылось 10-15 стендап-клубов, чтобы любой хороший комик даже без эфиров мог бы по ним ездить и зарабатывать.

Я мечтал, чтобы все региональные объединения [комиков] росли. Завёл паблик «Стендапьё», и он стал маленьким пристанищем провинциальных комиков. Читая посты, люди, которые долго думали, начинать ли заниматься стендапом в своём малюсеньком городе, начинали. Кто-то стал хорошим организатором, кто-то сейчас выступает и даже переехал в Москву.

Я жил в Екатеринбурге, и там в стендапе дела идут неплохо. Но когда узнал, что в Казани открылся стендап-клуб — всё бросил, и через неделю был первым комиком, который там выступил. Потому что посчитал, что теперь тут нужен, пусть это пафосно звучит. Я решил, что хочу, чтобы за пределами Москвы люди могли заниматься свободным юмором. И если я способен внести в это свою маленькую лепту, буду после работы приезжать в клуб и за не очень большие деньги вести мероприятия.

Казанский стендап-клуб сейчас больше живёт или выживает?

Копаница: Уже более-менее живёт. В начале было очень тяжело. Там ребята открыли клуб на свои бабки, задолжали кому-то. Они прям собирали эти миллионы. Точной цифры не знаю, мне говорили, что больше 5, но меньше 10. Сейчас усиленно отбивают эти деньги. И хоть худо-бедно люди стали ходить.

Реально ли зарабатывать юмором в регионе?

Копаница: Реально, но приходится выезжать в другие города. Нотка Дудя. Я в Казани чисто на стендапе поднимаю 15-30 тысяч — как повезёт с заказами. Не огромные деньги, но для провинции сносные. Если дополнительно проеду по 5-6 городам — ещё тысяч 20-30. Плюс на работе получаю обычный провинциальный оклад, но мне его хватает, чтобы закрывать потребности и долги раздавать.

К сожалению, в России сейчас не так много комиков даже с таким уровнем дохода. Но мне кажется, я должен чаще об этом рассказывать: у меня же получилось, а я не капец какой талантливый, просто нормальный трудолюбивый хрен. Если ты сидишь там и думаешь, что у тебя нет никаких возможностей, они есть, просто жопу подними свою.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#лигаавторов #регионы #юмор #стендап #интервью