«Такую же груду костей и мяса представляли бы и мы»: начало Гражданской войны в Ярославле глазами простых горожан

Истории оперного певца, актрисы, заключённого и 16-летней девушки — о том, как в июле 1918 года красные и белые почти сровняли город с землёй.

Ярославское белогвардейское восстание 1918 года считается исследователями настоящим началом Гражданской войны — именно здесь впервые после Октября 1917 года массово задействовали артиллерию, авиацию, бронепоезда и пулемётные части. В результате двухнедельной бомбёжки треть города сгорела дотла — более 2500 зданий. Без крова осталось 30 тысяч горожан. Около 40 тысяч погибло.

Белые удерживали город на протяжении 16 дней — с 6 по 22 июля — однако сложили оружие, когда поняли — помощи ждать неоткуда. Аналогичные восстания в Рыбинске, Костроме и Муроме провалились, а надеяться на войска Антанты не имело смысла.

Вот истории четырёх героев, вопреки своей воле оказавшихся в эпицентре восстания.

Вечером 5 июля 1918 года оперный певец Юрий Морфесси ехал на поезде из Петрограда в Ярославль. В путь артиста толкнула нужда. У него почти не осталось денег, в Петрограде было «и противно, и голодно», и Морфесси задумал дать ряд концертов в приволжских городах, «куда большевизм ещё не успел докатиться во всей своей столичной мерзостности».

В одном вагоне с певцом ехали несколько десятков молчаливых мужчин при оружии. Они пытались вести себя непринуждённо, но между ними угадывалась «некая конспиративность». «Выяснилось, что все мои спутники были повстанческим ядром, спешившим «на работу», — вспоминал певец.

Юрий Морфесси остановился вместе со своими помощниками в гостинице «Бристоль» в самом центре города. Ни о чём не подозревая, певец лёг спать. Утром 6 июля он вскочил с постели: на улице кричали, в коридорах стоял гвалт, а от каменных стен гостиницы рикошетили пули. Певец выглянул в окно. Через улицу от «Бристоля» несколько десятков человек штурмовали красные пулемётные части и городской арсенал. Морфесси не сомневался — в город пришла война.

В ночь с 5-го на 6-е июля 16-летняя Нина Калинина и её восемнадцатилетняя сестра Таня шли домой из популярного в то время в Ярославле Театра миниатюр. Представление затянулось, и девушки возвращались, когда уже рассвело. На улицах было «всё тихо, никого не видно, странно пусто», что возбуждало тревогу. Последние несколько улиц сёстры преодолели уже бегом и выдохнули, лишь переступив порог дома.

Тем временем актриса Валентина Барковская, распрощавшись с поклонниками, вышла с чёрного хода Театра миниатюр и направилась к дому. Один из завсегдатаев театра — матрос по фамилии Ермаков — вызвался проводить её под предлогом обеспечения безопасности.

По пути Ермаков негромко сказал актрисе что-то о «важных событиях» и добавил, чтобы та не пугалась, если услышит выстрелы на улице. На просьбу Барковской объясниться, Ермаков отмахнулся, сказав, что «это не бабье дело».

Ни сёстры Калинины, ни актриса Барковская не догадывались, что этой ночью белогвардейцы во главе с полковником Александром Перхуровым — 106 человек при 12 револьверах — собрались на окраине города на Леонтьевском кладбище. Они захватили близлежащие склады с оружием, ликвидировали часовых и конную милицию и двинулись в центр города — свергать Советскую власть.

Утром 6 июля семью Калининых разбудил грохот ружейной перестрелки. Залпы следовали один за другим: стреляли со стороны железнодорожной станции Всполье (ныне — Ярославль-Главный), им отвечали из ворот и подъездов ближайших домов. Родная тётя вбежала в спальню к сёстрам Нине и Тане: «Вставайте скорее, в городе восстание!».

Из разговоров с соседями выяснилось, что произошло в городе за ночь. Незадолго до возвращения девушек из театра мимо их дома прошли несколько десятков белых офицеров. Заговорщики во главе с полковником Александром Перхуровым почти бескровно захватили центр города, арсеналы и штаб большевиков.

Перестрелка на улице продолжалась до позднего вечера. Ночевать в квартире было самоубийством — пули разбивали стёкла, рикошетили от стен, разрывали домашнюю утварь, — а потому семья Нины Калининой спустились в полуподвальные помещения с узкими окнами и метровыми каменными стенами. Там же провели следующие три ночи.

Днём 6 июля Валентину Барковскую разбудила жена матроса Ермакова, пришедшая просить помощи. На площади перед Театром имени Волкова лежали тяжелораненые, им нужно было обработать раны и унести в безопасное место. Барковская поняла, что «важные события», о которых говорил Ермаков, настали. Во время перевязки к женщинам подошёл белый офицер и повязал им на руки георгиевские ленты — чтобы в них не стреляли «свои».

Актриса вернулась домой. Она полагала, что на этом её участие в мятеже окончено, однако вечером за ней пришли, «начали упрекать в трусости и позвали напоить часть в штабе, усталых и раненых добровольцев». Барковская, не имея возможности отказаться, направилась в штаб белых.

Там для актрисы быстро нашли работу. Она занялась снабжением: закупала хлеб, размещала раненых, следила за разгрузкой горящих вещевых складов — «чтобы не раскрали». «Другой деятельности у меня не было, если не считать, что почти все ночи я проводила на пожарах, помогая мирным жителям спасать их имущество», — говорила впоследствии Барковская на допросе в стенах Лубянки.

Утром 6 июля Андрей Васильев шёл в мастерские, которые располагались за Волгой недалеко от железнодорожной станции Урочь. Дойти до мастерских он не успел: белые офицеры и цеховые подмастерья окружили Васильева и «с наслаждением» объявили, что он арестован.

«Ваша власть пала, и вас всех повесят!» — злорадствовал один из учеников. Случайные прохожие плевали в лицо Васильеву, бросались палками и камнями, ругались и грозили расправой.

В полицейском участке арестованных большевиков начали допрашивать. «Там насмешки со стороны допросчиков и страшная жажда попачкать руки в нашей крови», — вспоминал Васильев. В ответ на попытки оправдаться арестантов били прикладом в спину и кричали: «Молчать, сволочь!».

После допроса девятерых, включая Андрея Васильева, переправили через Волгу и повели в центр Ярославля. «Препровождается девять большевиков-сволочей», — гласила сопроводительная записка.

Ночь Васильев и ещё примерно 200 арестованных большевиков провели в подвале белого штаба. Когда утром второго дня заговорила красная артиллерия и рядом со зданием начали падать первые снаряды, пленники заволновались. Стоящий у дверей белогвардеец закричал: «Не волноваться! Приказано ручными гранатами успокаивать!».

К ружейным выстрелам добавились пулемётные очереди. Белогвардейцы устанавливали огневые точки на колокольнях городских церквей — с них хорошо простреливались близлежащие кварталы. Со станции Всполье и из-за реки Которосль заговорщикам отвечали красные батареи — церкви зачастую выдерживали, но ближайшие жилые дома рушились, а дороги покрывались воронками от снарядов.

Из охваченного войной Ярославля потянулись первые цепочки беженцев. Нина Калинина замечала, как постепенно исчезали жильцы соседних домов.

Кто-то убегал по суше и неизбежно попадал в руки красных, которые уже уже взяли город в кольцо. Кто-то переправлялся через Волгу и скрывался в разбросанных по берегу крестьянских селениях. Кто-то бежал на восток, в сторону Костромы — восстание там, вопреки всем планам, даже не началось, и в городе было относительно спокойно. Семья Нины Калининой, однако, никуда не собиралась уходить.

Артиллерийский огонь усиливался — из Москвы прибывали всё новые орудия. Пригнали даже два бронепоезда, которые обстреливали ближайшие к железной дороге кварталы. Начались первые пожары. Деревянные дома «вспыхивали, как порох». «За каких-нибудь 15-20 минут целый район превращался в бушующий костёр», — вспоминала Нина.

Тушить огонь никто не пытался. Восставших в зоне пожаров не было, почти всех мужчин увели рыть окопы и устанавливать заграждения, а женщины, дети и старики мало что могли сделать. Кто успевал, спасались в стенах церквей, обильно разбросанных по городу. Не успевшие сгорали заживо.

Днём 7 июля из подвала белого штаба вывели около 60 большевиков и отправили под конвоем в сторону Волги. На улицах свистели пули, рвались артиллерийские снаряды. Повсюду лежали трупы убитых горожан. На берегу конвой с пленными сел на паром.

Арестанты тихо переговаривались между собой по пути. Кто-то думал, что их «привезли топить», другие полагали — что расстрелять где-то в заволжских лесах. Однако на середине реки паром замедлил ход и остановился возле баржи, гружённой дровами.

Баржу интенсивно обстреливали, и арестанты первым делом бросились сооружать баррикады из дров, старых ящиков и трухлявых досок — всего, что нашли на судне. Появились первые раненые и убитые. С течением времени их становилось всё больше. Трупы разлагались под палящим солнцем, разнося вонь и заразу по всей барже.

Андрей Васильев каждый день выходил к носу баржи и кричал в сторону берега: «Граждане, дайте хлеба». На его крик отвечали пулемётной очередью. «Я кубарем летел вниз на дно баржи, где ребята со смехом кричали: «Что, накормили?», — рассказывал Васильев.

Еды, доставленной на баржу в первый день, не хватило надолго. Люди быстро начали голодать. Андрей Васильев вспоминал, как ел берёзовую кору и «чавкал» рукава засаленной гимнастёрки до тех пор, пока с ним не случился голодный припадок. Помог один из «баржевиков» — отдал припрятанный кусок сахара.

Заключённых не покидала мысль о побеге. Многие, в том числе Андрей Васильев, целыми днями разбирали баржу, сооружая плоты для побега. Васильев, чувствуя слабость от голода и понимая, что далеко ему не уйти, отказывался бежать с остальными. Еженощно с баржи уплывали два-три человека, «но участь их была не лучше»: некоторые тонули, иных расстреливали у берега, а другие снова оказывались в белом плену.

Несколько раз с левого берега Волги приезжал пароход — забрать раненых. Пленники просили у офицеров хлеба, но те кричали: «Молчать, сволочь», — и стреляли в ответ из винтовок. «Так кормили нас „цивилизованные граждане“», — писал Васильев.

Когда красные батареи и бронепоезда начали обстреливать город, Морфесси принципиально отказывался прятаться в гостиничных подвалах и погребах. Он был фаталистом и часто бродил по коридорам «Бристоля», пока на дома сыпались снаряды. «Как и куда ни прячься, того, что назначено тебе, — не избежишь», — говорил он.

Чтобы как-то убить время и отвлечься, Морфесси музицировал: в определённые часы каждый день заходил в гостиничный зал с роялем и пел под его аккомпанемент. Однажды он, вопреки сложившейся традиции, отказался петь — не было настроения — и пошёл прогуляться вместе с помощниками.

Вернувшись, певец увидел «развороченный в щепы» гостиничный зал и превратившийся в груду обломков рояль — снаряд пробил стену и разорвался внутри помещения. «Такую же груду костей и мяса представляли бы и мы, останься здесь», — вспоминал Морфесси.

Певец почти не покидал пределов гостиницы на протяжении всех 16 дней восстания. Выходить лишний раз на поиски пропитания не было нужды — повстанческий штаб в меру своих сил снабжал «Бристоль» продуктами и минеральной водой. Обыкновенной воды в Ярославле к тому моменту не осталось — красная артиллерия разрушила почти всю систему городского водопровода.

Попытки набрать воды в Волге оканчивались плачевно: берег обстреливался и был усеян трупами горожан. Однако даже это не останавливало людей. Многие не хотели умирать в горящем Ярославле и днём и ночью штурмовали переправу через Волгу.

Рядом с пристанью организовали стихийный лагерь беженцев — для тех, кто потерял под обстрелом дома или квартиры. Тысячи семейств ждали на берегу возможности переправиться — искали лодки, пытались завести речные пароходы, сооружали плоты.

Дом, где жила Нина, загорелся после артобстрела — красные пытались «сбить» пулемётчика на колокольне церкви Николы Мокрого. Семья укрылась от огня в каменном погребе, но его железные двери быстро покраснели от жара. Повалил дым, стало не хватать воздуха. Бросив все вещи, побежали через улицу, обстреливаемую с обоих концов, пересекли её почти ползком. Затем дворами уходили к центру. О том, чтобы выйти на открытое пространство, не было и речи.

После двух суток скитания и безуспешных попыток найти пристанище семья Нины отправилась в Епархиальное училище, где, по слухам, содержалось уже около 800 человек. Здание вытянулось почти на целый квартал, однако почти не пострадало. Огромная каменная мельница в конце улицы надёжно укрывала училище от снарядов, принимая удар на себя, а разбитый вокруг здания сад защищал от огня.

В коридорах сидели или полулежали погорельцы и раненые, много стариков, женщин и детей. Ощущался острый недостаток еды — большая часть ярославцев пришла в училище без всего.

Раз в три дня из близлежащей пекарни приносили хлеб. Его ели маленькими кусочками, обсасывая корочку, растягивая, насколько возможно. Погорельцы несколько раз пытались добраться до складов с зерном на каменной мельнице, однако огонь не позволял им этого сделать.

Для семьи Нины Калининой выделили два матраца, на которых спали по очереди. В коридорах было душно, постоянно плакали маленькие дети, поэтому Нина часто выходила отдыхать на улицу. Там же она общалась с юношей, который охранял вход в училище. От него же Нина узнала о бегстве полковника Перхурова в ночь с 16 на 17 июля. Захватив речной паром, он поднялся незамеченным вверх по течению Волги и скрылся. Стало понятно, что восстание обречено.

К 19 июля в белом штабе поняли, что сопротивляться прибывающим силам красных бесполезно. Обсуждали, что делать дальше: оставаться или прорываться с боем. Кто-то из присутствующих выдвинул необычное предложение — сдаться в плен немецким военнопленным.

Около двух тысяч немцев и австрияков находились в городе ещё со времён подписания Брестского мира и ждали отправки домой. В восстании они участия не принимали, предпочитая тихо отсиживаться за стенами Театра имени Волкова.

Глава военнопленных гарантировал восставшим полную безопасность и дал честное слово немецкого офицера, что все они будут переправлены в Берлин. В ночь с 20 на 21 июля штаб мятежников в полном составе, включая Валентину Барковскую, сдался немецким военнопленным.

Красных такое положение дел не устроило. Войдя в опустошённый артиллерией город 22 июля, они начали стягивать к центру пулемётные команды и к ночи взяли его в кольцо. Немцы, чтобы избежать кровопролития, выдали белых.

Тем временем расстрелянная полуразобранная баржа медленно тонула. От воды до больших люков, ведущих в трюм, оставалось несколько дюймов. «Баржевики» решили резать причальный канат, державший судно и не позволявший ему уйти с середины реки. Первый дался легко, со вторым пришлось повозиться — береговой пулемёт вел прицельный огонь по дровяной баррикаде, за которой укрылся Андрей Васильев.

Выйти на открытое пространство и перебить канат под таким огнём было практически невозможно. С кормы слышались стоны раненых и «малодушных»: «Погибли! Спасите!».

Вдруг причальный канат лопнул, задетый пулемётной очередью. Ржавая якорная цепь разорвалась, и баржа пошла вниз по течению, быстро набирая ход. По судну начали палить с обоих берегов Волги, но дровяные баррикады хорошо защищали «баржевиков».

Баржу прибило к правому берегу, южнее того места, где в Волгу впадает речка Которосль. «Баржевики», начали вылезать из трюма, из-под баррикад, прыгали в песок, ползли, истощённые. Тем, кто не мог ходить сам, помогали, выносили на себе, осторожно передавали из рук в руки. Окровавленных и голодных арестантов приняли бойцы Красной Армии: тут же организовали транспорт до лагеря, приготовили койки, пропитание и лекарства.

22 июля стрельба прекратилась, в город вошли красные части. Начались расстрелы, грабежи и насилие. Нина видела, как из толпы выхватили не по возрасту высокого 11-летнего мальчика. Его отпустили только после того, как мать протянула красноармейцам паспорт сына, где был указан возраст. Другого юношу — 15-летнего гимназиста — вырвали из рук его сестры, завели за угол и расстреляли. Нина так и не узнала, был ли он на самом деле участником восстания.

В тот же день по городу распространили приказ Красной Армии — всем мужчинам независимо от возраста идти на станцию Всполье. Людей сгоняли в колонны и под конвоем выводили из города, проводили через пожарища. «Они шли медленно, молча, склонив головы, ожидая неминуемой гибели», — вспоминала Нина.

Нину вместе с сестрой Таней и родной тётей схватили на пепелище их дома и ударами втолкнули в ряды арестованных. Нина боялась, что их с сестрой примут за санитарок, — в этом случае пощады ждать не стоило. На Всполье женщин отделили от мужчин, взяли в кольцо. Красноармейцы хмыкали и улыбались. Из-за вагонов слышали выстрелы — одиночные и залпы. Те, кого уводили, обратно не возвращались.

Внезапно одна из женщин прорвалась через окружавших её солдат и бросилась в ноги к главе немецких военнопленных, который проходил мимо. Тот удивился, но потом жестом приказал отпустить женщин. Красноармейцы нехотя выпустили их со станции. Женщины медленно побрели обратно в город. Нина с сестрой и тётей вернулась обратно в училище. Имя той, что спасла их, кинувшись в ноги к немцу, они так никогда и не узнали.

Валентину Барковскую арестовали вместе со штабом белогвардейцев и отправили на станцию Всполье. Из 73 арестованных 55, включая женщин, расстреляли сразу же после допроса без суда и следствия. Саму Барковскую вместе с ещё тремя женщинами и 15 мужчинами оставили в пустующем вагоне поезда — ждать решения по их делу.

Популярность актрисы Барковской обернулась против неё, когда белогвардейцы захватили власть в городе. Помощь восставшим, прямой доступ к руководителям мятежа — Барковская присутствовала на заседаниях штаба, — и эпатажное поведение — вспоминали, как она с револьвером наперевес «усмиряла» красных, — привели к тому, что за актрисой закрепился статус чуть ли не главного организатора мятежа.

Согласно городской легенде, Барковская якобы устроила вечеринку накануне восстания, собрав военное руководство. По итогам «приёма» все участники были мертвецки пьяны и не могли оказать сопротивления белым, пришедшим их арестовать. Иные писали, что Барковская была агентом белой разведки, а Театр миниатюр на самом деле «являлся местом конспиративных встреч». Актрисе приписывали роль пропагандистки — якобы она активно выступала с призывами свергнуть Советскую власть. Барковская понимала, в какой ситуации оказалась, и не рассчитывала выжить.

Но через несколько часов в вагон вошёл боец с перебинтованной головой. Он протянул Барковской свёрток: деньги и личные вещи, — а также добавил, что она свободна. «Я не могла тронуться с места», — вспоминала актриса. Не зная, что делать, она побрела к начальнику дивизии, расквартированной на Всполье. Тем же вечером начдив неожиданно для всех реквизировал один из паровозов и увёз актрису в Москву.

Чекисты решили, что красный командир поехал кутить в столицу с новообретённой любовницей, и срочно телеграфировали в Москву: «Арестовать». Вопреки ожиданиям, начдив сразу по прибытию на Ярославский вокзал повёз Валентину Барковскую на Лубянку. Неизвестно, что случилось там, но под вечер актриса вышла из здания и скрылась в московских переулках.

Её следы впоследствии обнаруживали дважды. В августе 1918 года в Москве, где она жила спокойной жизнью, и осенью того же года в «белой» Казани, где её расстреляли. Предполагали, что Барковская могла быть агентом ЧК, заранее внедрённым в ярославский Театр миниатюр — часть его актёрского состава активно участвовала в белогвардейском заговоре. Лишь этим можно объяснить, что актрису дважды отпустили на свободу. Однако документальных подтверждений этой теории нет.

Когда 22 июня 1918 года части Красной Армии вступили на улицы Ярославля, Морфесси отказался сдаваться властям и укрылся в комнатах «Бристоля». Позже он писал, что лишь потому остался жив, что не вышел на улицу в первые дни после подавления мятежа.

Морфесси, как «артиста», чуть не поставили к стенке, предположив, что он один из «труппы» Валентины Барковской. Однако певец сумел договориться — помогли расклеенные по городу афиши с его портретом. Вместе с помощниками он сел на пароход и спустился вниз по Волге, однако вскоре отменил все запланированные концерты в Поволжье и вернулся обратно в Петроград, проехав по пути через Ярославль.

Морфесси ослушался приказа. Железная дорога располагалась на насыпи, так что Ярославль, состоящий преимущественно из двух- и трёх- этажных зданий, с неё хорошо просматривался. От города мало что осталось — окраинные кварталы выгорели дотла, большая часть каменных зданий в центре обрушилась, у церквей были снесены колокольни, где белогвардейцы ставили свои пулемёты.

Морфесси впервые за 16 дней восстания видел город со стороны. «Весь Ярославль был в огне, и, я думаю, пожар Москвы — бледное отражение того, что мы наблюдали в этом приволжском городе русских святынь», — писал он, навсегда покидая разрушенный Ярославль.

Основные источники статьи:

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#истории #войны #лонгриды #лигаавторов