Пытки в России: как насилие над подозреваемыми и заключёнными стало нормой, и какие события на это повлияли

В дореволюционное время пытки ограничивали, но репрессии советского режима запустили процесс по-новому.

В октябре 2021 года правозащитный проект Gulagu.net сообщил о получении секретного архива с записями пыток и изнасилований в российских колониях. Объём и география материалов свидетельствуют, что насилие и издевательства систематически применяются в тюрьмах и колониях из разных регионов страны.

Такая новость для образованного жителя России конца 19 века показалась бы невозможной антиутопией. Как так, возмутился бы подданный дома Романовых, пытки ещё в 1801 году отменил государь Александр Благословенный; отчего же вы, потомки, возродили явно варварский обычай из древних времён?

При создании единого Русского государства пытки учредили официально, потом — регламентировали, затем — ограничили их применение и, наконец, полностью упразднили — задолго до отмены крепостного права, принятия конституции и всеобщей грамотности. Почему же в 20 веке это архаичное явление стало вновь актуальным для российского общества и остаётся им до сих пор?

В глубокой древности у представителей разных народов считалось нормальным пытать себе подобных. Обычно эту практику рассматривали как наказание за преступления, запугивание рабов, возмездие для военнопленных или инициацию.

В средневековой Европе отношение к пыткам изменилось. Светские и церковные власти увидели в них средство добывать показания у обвиняемых в преступлениях. Самый ранний памятник права того времени, написанная в 6 веке Салическая правда Франкского королевства, разрешала пытать только рабов, заподозренных в том или ином проступке: от воровства до секса со свободной женщиной.

По мере отмирания рабства, закрепощения крестьян, становления государств и усиления католической церкви, эта установка ушла в прошлое. Пытать стали всех подозреваемых вне зависимости от социального статуса. Особенно это касалось тех, кого обвиняли в наиболее страшных по представлениям того времени преступлениях — государственной измене и ереси. Во время судов через пытки проходили такие личности как Жак де Моле, Джироламо Савонарола и Томас Мор.

К 13-14 векам жители разных стран воспринимали пытки как нормальную часть судебного процесса. Здесь сказывалась специфика средневекового общества: низкий уровень юриспруденции, отсутствие криминологии, мистически-религиозное мышление у подавляющего большинства людей.

Во многих странах пыткам предшествовала традиция «Божьего суда». Обвиняемый при нём сам публично подвергал себя физической боли: древние скандинавы для этого брали в руки раскалённое железо. По мере того, как испытуемый выдерживал боль и насколько быстро поправлялся после увечья, судьи устанавливали степень его вины. В Англии, Франции и Киевской Руси аристократы практиковали суд поединком («полем»).

По мере становления централизованных государств такие открытые состязательные процедуры сменили розыскные процессы. Здесь отсутствовали принципы презумпции невиновности и защиты прав обвиняемых. Представший перед судьёй-следователем должен был любой ценой засвидетельствовать свою невиновность. И для средневековых людей лучше всего о честности человека говорила его способность терпеть физическую боль и не менять показаний.

Аналогичные процессы шли и в Русском государстве, по мере освобождения от ордынского ига и поглощения Москвой новых княжеств. В 1497 году «Судебник» Ивана Третьего официально легализовал пытки. Авторы документа номинально ограничивали их применение решением судьи и доказанностью вины обвиняемого.

В 15-17 веках физическое воздействие на подсудимых воспринималось в Русском царстве как норма. Следующие за «Судебником» своды законов, вплоть до «Соборного уложения» 1649 года, уделяли пыткам всё больше внимания. Обыватели воспринимали это явление как часть повседневности. О былой привычности пыток говорят сохранившиеся в русском языке идиомы вроде подноготной правды (то есть, сказанного при вырывании ногтей) или допроса с пристрастием (эвфемизм для выбивания нужных показаний).

Пытки терпели заподозренные и в убийствах, и в разбое, и в воровстве, и в заговорах, и в богохульстве и ересях. В русской традиции исполнители не использовали сложных приспособлений вроде испанских сапогов или железной девы. Главным средством служила дыба, П-образная конструкция, к перекладине которой и подвешивали жертву со связанными сзади руками. Многие от невыносимой боли теряли сознание: подвешивание могло длиться часами.

Другие способы выбивания показаний из обвиняемых также не требовали оснащённости от палачей. Они секли жертв кнутами и батогами, капали им воду на выбритую голову или прижигали тела подожжёнными вениками. Последнюю пытку исполнители особенно часто применяли в третьей четверти 16 века, в правление царя Ивана Четвёртого (Грозного).

Палачи обычно чередовали истязания циклически. Вслед за дыбой шли кнуты, потом — веники, и так по кругу. Перенести такое испытание могли даже далеко не все физически крепкие мужчины. В 1627 году некий Василий Лось из города Ливны вытерпел 100 ударов кнутом, десяток «встрясок» на дыбе и три порки горящими вениками. Но на очередном круге истязаний ливенчанин не выдержал и признался, что действительно публично пел песню про царя Бориса Годунова.

Случай с Лосём — не единичный. В «бунташном» 17 веке к действительным мятежникам и заговорщикам систематически приравнивали неосторожных шутников и неуёмных сквернословов. Многие из них умирали во время допросов с пристрастием.

«Золотым веком» пыток в России стало правление Петра Первого. Потомкам он запомнился как ориентированный на Европу царь-реформатор. Но отдельные реформы сочетались у первого российского императора с крайне деспотичным стилем правления.

В 1716 году фактическим уголовным кодексом страны стал Воинский артикул — списанный с шведского оригинала армейский устав. В России жить в соответствии с ним полагалось и гражданскому населению. За любые проступки полагались суровые до абсурда наказания: казнью каралась даже неудачная попытка самоубийства.

Сохранились и прежние нормы, предусматривавшие наказания вплоть до смерти за колдовство, вероотступничество и любые оскорбления царского величества. Заподозренных в таких деяниях ждали пытки в специально учреждённом Преображенском приказе (Тайной канцелярии). Действовало правило: выдержавший три круга пыток подряд без изменения показаний ответчик считался оправданным, и допросу с пристрастием служащие приказа подвергали уже доносчика.

Царь Пётр сохранил пытки даже после инцидента с верхушкой Запорожского войска. В 1707 году, в разгар Северной войны против Швеции, войсковой судья Василий Кочубей и полковник Иван Искра сообщили в Москву о готовящейся измене своего начальника, гетмана Ивана Мазепы. Веривший в лояльность Мазепы Пётр Первый решил, что Кочубей и Искра лгут, приказал их арестовать и пытать.

После серии допросов с пристрастием оба запорожца признали мнимую клевету на Мазепу. В июле 1708 года их казнили как лжедоносчиков. Но уже в октябре того же года Мазепа вместе со сторонниками действительно перебежал к шведам, о чём изначально и предупреждали казнённые. Пётр Первый открыто признал ошибку, распорядился оказать посмертные почести Кочубею и Искре, но пыток не отменил. В 1718 году именно из-за пыток скончался царский сын Алексей, уличённый в заговоре против отца.

В первой половине 18 века внешняя европейскость в России уживалась с крайне брутальными порядками. Повсеместное применение пыток и частые казни дополняло узаконенное членовредительство, вырывание ноздрей и языка государственным преступникам.

В 1730-1740 годах, в правление императрицы Анны Иоанновны, эти практики получили особый размах. Правительнице постоянно мерещились заговоры, чем пользовались её приближённые во главе с Эрнстом Бироном и указывали на реальных и мнимых врагов. От мучительных истязаний не были застрахованы даже самые высокопоставленные аристократы.

В 1739 году четвертовали князя Ивана Долгорукова — его уличили в подделке завещания предыдущего императора Петра Второго и сплетнях про интимную связь между Анной Иоанновной и Бироном. Вместе с Долгоруковым императрица приказала казнить ещё трёх его родственников, подвергнув перед этим пыткам.

В 1740 году за участие в дворцовых интригах поплатился другой крупный вельможа, Артемий Волынский. Ему вырвали язык и сначала собирались посадить на кол, но затем Анна Иоанновна проявила своеобразную милость: Волынскому просто отсекли голову.

Пытки к тому времени стали настолько распространёнными, что Тайная канцелярия в 1742 году даже издала «Порядок, каким пытать обвиняемых», своего рода пособие по экзекуциям. Представления о законности и праве постепенно смягчались при следующих правительницах России, Елизавете Петровне и Екатерине Второй (Великой). Во второй половине 18 века стало очевидным, что пытки портят имидж государства, способствуют коррупции и подрывают у жителей доверие к власти.

Закон обязывал подданных доносить властям о любом увиденном или услышанном правонарушении, ведь недоносительство тоже считалось преступным. При этом судьи часто не доверяли доносчикам, и заставляли проверять их честность теми же дыбой или кнутами. Выходил парадокс, что соблюдение законов могло привести россиянина 18 века к тяжёлым увечьям или даже гибели.

В 1770-1780-х годах екатерининский сенат издал несколько тайных указов, негласно ограничивавших пытки. Теперь власти официально отправляли на дыбу или под батоги только с личного разрешения императрицы. Одними из последних в России «законно» испытали на себе пытки Емельян Пугачёв и его соратники по восстанию 1773-1775 годов.

На практике судьи и следователи, особенно в отдалённых губерниях, пользовались несовершенством антипыточных указов. До начала 19 века чиновники продолжали истязать подсудимых или добывать показания через угрозы дыбой, поркой или другими мучениями.

15 сентября 1801 года император Александр Первый полностью запретил пытки в России. Поводом для акта стали события в той же Казани. Местные власти после разрушительного пожара арестовали некого горожанина, бездоказательно обвинив его в поджогах. Несчастный отрицал вину, но под пытками умер, что вызвало резонанс по всей стране. Молодой государь использовал общественное недовольство, чтобы запретить давно дискредитировавшую себя практику.

Указ 1801 года не стал формальным актом. Допросы с пристрастием действительно исчезли из государственной практики, даже в отношении государственных преступников. В 1825-1826 годах не пытали покушавшихся на самодержавие декабристов. А во второй половине 19 века власти не истязали схваченных народовольцев, в том числе и непосредственных убийц императора Александра Второго. Не сталкивались с выбиванием показаний и последние борцы против самодержавия: активисты партий большевиков и эсеров.

В 1860-х годах судебная реформа и отмена крепостного права сделали применение пыток окончательно невозможными. Новые суды попросту бы не приняли добытые таким способом признания обвиняемых. В 1873 году авторы журнал «Русская старина» выпустили цикл статей о пытках в 18 веке, как о явно неизвестной и однозначно неприемлемой практике для своих образованных современников.

Новым витком политического насилия в России стали события Октябрьской революции и Гражданской войны. Пойманных противников, реальных и мнимых, пытали и белые, и красные, и другие воюющие стороны. Особый размах истязания приняли среди сотрудников большевистской ВЧК, Всероссийской чрезвычайной комиссии.

Не уступали им в жестокости и отдельные белые генералы. Воевавший против большевиков в Забайкалье барон Роман Унгерн фон Шетернберг систематически пытал и пленных, и местных жителей, и своих же солдат и офицеров. По приказам генерала жертвам мололи кости, прижигали тела огнём, избивали их палками. Летом 1921 года против Унгерна взбунтовались подчинённые, его арестовали и выдали красным. В сентябре того же года барона после недолгого суда расстреляли чекисты.

После Гражданской войны советские власти не применяли пыток к заключённым. Даже фигуранты первых политических процессов, вроде сфабрикованного чекистами в 1930 году дела «Промпартии» потом вспоминали, что следователи заставляли их давать ложные показания без прямого насилия.

В 1930-х годах ситуация изменилась. Пробные, относительно точечные «дела» вроде Шахтинского или «Промпартии», сменили по-настоящему массовые репрессии. В советском обществе сложился своеобразный моральный климат, власти требовали от госбезопасности неустанно разоблачать разного рода врагов и предателей.

Союзный центр спускал в республики, края и области конкретные квоты по расстрелам и лагерным срокам за политические преступления. На местах в ответ просили увеличить эти лимиты, ссылаясь на огромное количество недобитых контрреволюционеров. Только в 1937-1938 годах в СССР по заранее составленным квотам осудили около 1,7 миллиона человек, из которых больше трети получили расстрельные приговоры.

Такие масштабы упрощали процессуальную сторону дел, от подсудимых требовалось добиться только одного самооговора. В 1937 году начальник управления НКВД по Западно-Сибирскому краю Сергей Миронов инструктировал подчинённых, что в отношении одного обвиняемого достаточно его собственного признания.

Схожим образом мыслили и коллеги Миронова из других регионов СССР. Нужные признания исполнителям предполагалось выбивать из людей силой, словно во времена Ивана Грозного или Петра Первого. Личный состав — преимущественно малообразованные выходцы из низов общества, привыкшие к жестокости во время двух войн — годились для выполнения таких задач.

Легализацию пыток — спустя почти 140 лет после их запрета Александром Первым — поддерживало и высшее советское руководство во главе с Иосифом Сталиным. Поначалу коммунистические вожди придерживались почти что екатерининской концепции: пытать негласно и конкретных людей, ключевых фигурантов важных дел.

Главный военный прокурор Советского Союза Николай Афанасьев вспоминал пересказанный старшими товарищами диалог между Сталиным и руководителем НКВД Николаем Ежовым. В 1937 году, после ареста группы командиров Красной армии, Ежов жаловался главе государства, что якобы лидер раскрытого заговора военных маршал Михаил Тухачевский отказывается признать свою «вину». Сталин же многозначительно ответил: «Ну, вы смотрите сами, а Тухачевского надо заставить говорить».

Тухачевского и других военных действительно избивали на допросах, о чём свидетельствуют засохшие пятна крови на протоколах. Арестованный позднее маршал Василий Блюхер не дожил до суда: 9 ноября 1938 года он скончался в тюрьме от полученных на очередном допросе увечий.

Как и во времена императрицы Анны Иоанновны, социальный статус и былые заслуги не спасали подследственных. Чекисты без всякой жалости относились и к «старым большевикам», и к героическим командармам Гражданской войны, и к собственным проштрафившимся коллегам. В 1940 году расстреляли одного из архитекторов сталинских репрессий Роберта Эйхе. Коммунист до последнего отказывался признавать себя фашистом и шпионом, за что сотрудники НКВД избили его так сильно, что у того вытек глаз.

Пытали людей и и после полученных признаний и вынесенных приговоров, — для собственного удовольствия. Очевидец расстрела одного из начальников НКВД в Грузии Бориса Марковина вспоминал, как того перед самой казнью жестоко избивали двое бывших подчинённых, приговаривая: «Ну что, дашь нам повышение?».

Пытки не ограничивались одним банальным мордобоем. Принятой системы методов допроса, как при Рюриковичах и Романовых, не существовало, и каждый командир НКВД мог придумать что-то новое. Ленинградский партработник Александр Тамми вспоминал, что каждый из допрашивавших его чекистов практиковал свой метод. Один — просто бил по лицу, второй — хлестал жгутом с крючками, третий — душил ремнём.

Далеко не все чекистские пытки 1930-х годов предполагали непосредственно физическую боль. Следователи из разных республик и областей практиковали «конвейер», когда одного и того же задержанного несколько сотрудников допрашивали сутками без перерыва, не давая есть и спать.

Кульминацией «конвейера» выступала «карусель», когда сидящего на стуле человека окружали несколько одновременно выкрикивавших вразнобой чекистов. Ещё одним вариантом бескровной пытки было заставить допрашиваемого стоять на одном месте в течение долгого времени, иногда — на одной ноге.

Чекисты практиковали и привычный шантаж подследственных через судьбу их родных.

Подобные практики в СССР Сталин поддерживал до самой своей смерти. В 1952 году советский лидер выговаривал министру госбезопасности Семёну Игнатьеву за якобы излишний гуманизм его подчинённых в «Деле врачей», последнем крупном сфальсифицированном политическом процессе.

Сталин внушал Игнатьеву, что чекистская работа — не «барская», а «грубая мужицкая», требовал «снять белые перчатки» и приводил в пример создателя советской госбезопасности Феликса Дзержинского, у которого «для грязной работы были специальные люди».

После Сталина роль насилия в советской пенитенциарной системе снизилась. Место откровенно садистских акций заняли более изощрённые процедуры вроде «карательной психиатрии». Но последние новости свидетельствуют, что до окончательной победы над пытками постсоветскому обществу ещё далеко.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#лонгриды #лигаавторов #история #ссср #россия #пытки