«Дело Сети» сталинского СССР: как из советских инженеров создавали террористов ради народного единения

Общественность хором требовала казни фигурантов, процесс против которых знаменовал начало массовых репрессий.

10 февраля суд признал виновными фигурантов дела «Сети», которых обвинили в планировании терактов для захвата власти. Девятерых молодых людей суд признал виновными в создании левоэкстремистской организации. Подсудимые получили от 6 до 18 лет лишения свободы.

Общественность и правозащитники не признали решение суда. Открытые письма в поддержку осуждённых написали учёные, журналисты, преподаватели, студенты, деятели искусства и не только. Основные сомнения в справедливости процесса вызывают его процессуальная сторона, доказательная база и нестыковки обвинения. В российской истории есть примеры похожих спорных процессов, которые государство позже признало сфальсифицированным.

Речь идёт о событиях 1920-х и начала 1930-х годов: делах донбасских инженеров, «Промпартии», «Трудовой крестьянской партии» и других вымышленных организаций. Научных специалистов десятками признавали виновными в подрывной деятельности, вредительстве, связях с белой эмиграцией и зарубежными политиками. В перестроечные годы всех фигурантов полностью реабилитировали.

Конец 1920-х и начало 1930-х годов — это время установления в Советском Союзе единоличной власти Иосифа Сталина. Ряд исследователей характеризуют его правление как постреволюционную диктатуру.

Американский историк-советолог Роберт Дэниелс писал: «Сталин совершил контрреволюцию, надев на неё революционные одежды». Этот же учёный характеризовал постреволюционную диктатуру как особую организацию власти в пережившей серьёзные потрясения стране. Такие режимы использовали идеологическую опустошённость и невысказанное желание большинства народа вернуться к видимому порядку и легитимной власти.

Иосиф Сталин никогда внешне не порывал с революционной традицией и провозглашённой ранее официальной идеологией, марксизмом-ленинизмом. Советская пропаганда представляла сталинскую политику не просто лучшим путём развития для страны. Её позиционировали как продолжение дела Владимира Ленина и единственно верный вариант воплощения марксистских идей.

Всё «сталинское» было одновременно и «ленинским», и «марксистским». Поэтому любая оппозиция и критика режима представлялась как атака на священные для советского человека идеалы марксизма-ленинизма. Сталин активно использовал эту уловку для укрепления личной власти. Известно его софистское высказывание: «По мере нашего продвижения вперёд, к социализму, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться». Этот тезис позволял объяснить массам необходимость репрессивной политики.

Сталинская пропаганда уверяла, что победа в Гражданской войне не давала никаких гарантий от контрреволюционного реванша. Да, советское общество с виду успешно реализовывало планы сталинской индустриализации. Но эти успехи плодили зависть у капиталистического зарубежья и происки внутренней контрреволюции, — убеждали сограждан советские пропагандисты. Таких врагов следовало изобличать, а судебные процессы над ними проводить открыто, с обязательными признаниями и публичными покаяниями подсудимых.

На роль врагов в разные годы сталинской эпохи «назначались» разные социальные и этнические группы: от зажиточных крестьян до командиров Красной армии, от «безродных космополитов» евреев до сотрудников госбезопасности. Первыми стали представители технической интеллигенции.

В конце 1920-х годов сталинский СССР приступил к форсированной индустриализации. Для успеха этой политики требовалось участие тысяч профессоров, инженеров и технических специалистов. Большинство из них получили образование ещё до революции. Многие по роду деятельности поддерживали тесные контакты с зарубежьем. К коммунистическим идеям в этой среде относились равнодушно. По данным на 1930 год, только 5% специалистов с высшим образованием состояли в компартии и лишь 7% могли похвастаться пролетарским происхождением. Но практически все «буржуазные спецы» лояльно относились к большевикам, воспринимая их законной властью.

Ускоренная индустриализация с её взвинченными темпами и нереальными сроками исполнения приводила к различным производственным авариям. «Старорежимные» специалисты в таких ситуациях становились удобными козлами отпущения. Несчастные случаи получали статус диверсий, актов вредительства и саботажа.

Это выступало важным рычагом сплочения масс вокруг молодой диктатуры. Темой «вредительства» активно занялись советские журналисты и пролетарские поэты. В 1928 году Владимир Маяковский написал стихотворение «Вредитель» с такими строчками: «Пускай статьи определяет суд. Виновного хотя б возьмут мишенью тира… Меня презрение и ненависть несут под крыши инженеровых квартирок».

Предтечей дела «Промпартии» в 1927-1928 годах послужило «Шахтинское дело». Его мишенями стали специалисты, работавшие в угольной промышленности Донецкого угольного бассейна. Несколько десятков человек тогда приговорили к разным наказаниям: от расстрела до условных сроков.

«Шахтинское дело» не получилось образцовым для следственных и судебных органов СССП. Во-первых, чекисты недостаточно быстро выявили «политическую сторону» дела. Первое время речь шла об обычных несчастных случаях и актах халатности в работе донбасских шахт. Только на середине следствия несколько арестованных «неожиданно» заговорили о своём участии в «контрреволюции» и связях с заграницей.

Во-вторых, на финальном заседании 18 мая 1928 года в Москве обвинители собрали слишком большую группу обвиняемых: 53 человека. Не со всеми из них чекисты успели «поработать» должным образом. Большинство подсудимых либо отказались признать вину, либо признали себя виновными лишь частично. В-третьих, почти все фигуранты «Шахтинского дела» занимали невысокие должности. На них нельзя было списать сколько-нибудь масштабные просчёты сталинской индустриализации.

В-четвёртых, среди подсудимых оказались работавшие в СССР специалисты из Германии, на тот момент ещё важного партнёра советского государства. Это привело к дипломатическому скандалу. Под внешним давлением советская сторона вынужденно отказалась от реальных сроков лишения свободы для подсудимых-немцев.

«Шахтинское дело», при всех просчётах его организаторов, сигнализировало о мнимом вредительстве среди «буржуазных специалистов». Оно придало должную бдительность горнякам Донбасса в поиске затаившихся контрреволюционеров. В начале 1930 года с юго-востока Украины стали поступать сводки о якобы новых происках саботажников. Настало время для громкого дела.

Весной-осенью в Москве, Ленинграде и других советских городах арестовали несколько десятков технических специалистов. Среди них были и те, кто занимали ответственные должности в союзных хозяйственных структурах. В их числе — физик-теплотехник Леонид Рамзин, технолог производства Николай Чарновский, инженер-механик Александр Федотов. Арестованных объединяли не только работа в ВСНХ (Высшем совете народного хозяйства; государственном органе управления экономикой в 1920-х и 1930-х годах) и успешная научная карьера. Все они получили образование и добились первых заслуг ещё в дореволюционной России. Многие часто ездили в командировки за рубеж.

Специалистов обвиняли в членстве в «Промышленной партии» — связанной с русской эмиграцией подрывной организацией. Заочно в «Промпартию» чекисты записали ещё несколько крупных для советской науки того времени фигур. Заочно — потому что оказаться в 1930 под следствием им мешали объективные обстоятельства.

Горного инженера Лазаря Рабиновича ещё в 1928 году приговорили к шести годам лишения свободы по «Шахтинскому делу». Его коллега Сергей Хренников в декабре 1929 года скончался под арестом при загадочных обстоятельствах. В том же году во внесудебном порядке «за вредительство» чекисты расстреляли инженера и экономиста Петра Пальчинского. Но госбезопасность всё равно использовала в формируемом деле их фамилии. Покойникам было проще приписывать вину за выдуманные преступления.

Всё дело «Промпартии» упиралось в признательные показания одного человека — физика Леонида Рамзина. Успешный учёный-изобретатель «сломался» уже на первом допросе.

Рамзин исправно подтверждал всё, что ему предлагали следователи ОГПУ (Объединённого главного политического управления; официальное название госбезопасности СССР в 1923-1934 годах). С его слов, в стране с середины 1920-х существовал некий антикоммунистический «Инженерный центр». В 1927 году туда вступил и сам Рамзин. Число участников «центра» росло, его преобразовали в «Промышленную партию». После арестов уже покойных Хренникова с Пальчинским её председателем выбрали Рамзина. «Партия» якобы представляла собой разветвлённую организацию с отделениями в разных городах и численностью в две тысячи человек.

Учёный не просто согласился взять на себя вину за несуществующие преступления и оговорить конкретных коллег. 21 сентября Рамзин заявил о нелояльности советскому режиму всех «буржуазных специалистов». С его слов, технической интеллигенции импонировала идея антисоветского государственного переворота.

Эти «признания» были для чекистов особо ценными. Выходило, что речь шла не о группе саботажников, но о полноценной политической партии, собиравшейся силой захватить власть. А «одумавшийся» Рамзин и не думал останавливаться в своих откровениях. 23 сентября «заговорщик» рассказал следователям о финансировании «Промпартии» правительствами Великобритании, Франции и Польши. 1 октября он сообщил о контактах организации с правой оппозицией внутри ВКП(б) и виртуальной «Трудовой крестьянской партией». 15-27 октября — о связях своих соратников по мнимой партии с русской эмиграцией, шпионаже и диверсионной деятельности.

Последняя носила необычный характер. Например, «члены» «Промпартии» инженеры Ларичев и Стрижов проектировали Туапсинский рейд — чтобы потом, со слов Рамзина, его «можно было использовать в качестве морской базы для английских военных судов». Примерно так же вредили СССР и другие «промпартийцы»: разрабатывая планы экономического развития, работая над проектами конкретных сооружений или собирая данные об отраслях промышленности.

Вероятно, в деле «Промпартии» сотрудники ОГПУ преследовали и свои корпоративные интересы. Наряду с основным направлением расследовалась «террористическая деятельность» партии. По версии чекистов, боевикам-промпартийцам предписывалось в нужный час ликвидировать высшее руководство СССР.

О «разоблачении террористов» шеф ОГПУ Вячеслав Менжинский лично сообщил Иосифу Сталину в докладной записке. Это должно было повысить ценность органов госбезопасности в глазах советского диктатора, патологически опасавшегося покушений и заговоров. Правда, в ответ Сталин больше похвалил чекистов за успехи в изобличении связей «Промпартии» с Западом и белой эмиграцией.

1 октября 1930 года инженер Евгений Евреинов, один из многих, кого оговорил Рамзин, рассказал о «боевиках Промпартии». Евреинов подробно описал несуществовавшую «боевую организацию». Он назвал её «членов» поимённо, изложил их планы, поведал о мнимых связях с оппозицией внутри ВКП(б).

Однако в протоколах допроса инженера нет ничего про важнейшие для любой террористической группы вещи. Евреинов ничего не рассказал ни об имевшемся вооружении, ни о военной подготовке, ни о планах конкретной операции. Дескать, предполагалось, что в нужный момент Рамзин отдаст приказ, выдаст оружие и «боевики» выступят.

Показания Евреинова дополнили рассказы других «боевиков Промпартии», Арестованный Сергей Смирнов на допросе 16 октября утверждал, что Евреинов в июне 1930 года лично дал ему вместе с подельником Александром Булашевичем бомбу и пистолет.

Смирнову и Булашевичу полагалось убить Иосифа Сталина на открытии XVI съезда ВКП (б). Но напарники сначала потеряли друг друга в толпе, а потом у Смирнова «не поднялась рука на товарища Сталина». Мнимое покушение не состоялось. Евреинов, со слов Смирнова, после «провала» его обругал и забрал бомбу вместе с пистолетом. Только ни того, ни другого на момент ареста у Евреинова не нашли.

Большинство других арестованных подтверждали все обвинения в свой адрес, даже самые абсурдные и нелепые. Многие, как и Рамзин с Евреиновым, обогащали следственные дела свежими фамилиями. За этим следовали новые аресты, новые допросы и имена новых злоумышленников. Протестовать против действий ОГПУ пытались единицы.

Большинство арестованных составляли уже немолодые люди, привыкшие к умственной работе и комфортному быту. Их надламывало само пребывание в небезызвестном здании на московской Лубянке. Многих волновала судьба близких. Из жалобы в прокуратуру арестованного инженера Сергея Краузе известно, что как минимум у одного из «промпартийцев», Сергея Предтеченского, в тюрьму посадили сразу нескольких членов семьи. В таких обстоятельствах признать несуществующую вину могло казаться лучшим выходом.

Письмо Краузе на общем фоне примечательно и другими деталями. Инженер едва ли не единственным жаловался на то, что его считают виновным ещё «до начала следствия, по голословному оговору». Себя автор характеризовал как лояльного гражданина СССР, непричастного ни к каким заговорам. Краузе также намекал на пытки, упомянув, что у ОГПУ есть «средства воздействия, которые способны [заставить] признаваться» в любых вещах. Он прямо писал, что обычный инженер — это совсем не стойкий борец за идею, и «за сохранение жизни, хотя бы и оплёванной, готов на всё, что угодно». Но сам Краузе, по всей видимости, оговаривать себя и других не стал.

Мысли Краузе подтверждают воспоминания инженера Фёдора Рязанова. Тот дожил до 1970-х годов и оставил о нём письменные свидетельства. Рязанов упоминал о таких мерах давления, как регулярные очные ставки с уже «признавшимися» знакомыми и инсценировка ареста жены. С его слов, чекисты давали серьёзные послабления в режиме тем, кто шёл на сотрудничество. Таким заключённым давали получать посылки с воли и даже не запирали двери камер.

Некоторые «промпартийцы» не признавали лишь отдельные пункты обвинений. Часто отрицались факты получения из-за границы крупных денежных средств, о которых раньше утверждал Рамзин. Некоторые в ответ пытались сами оговорить «председателя партии». Рамзин даже писал записки с вежливыми просьбами «устранить противоречия» — «в наших общих интересах».

Кульминацией дела «Промпартии» стал процесс 25 ноября-7 декабря 1930 года. На нём судили всего восьмерых человек, якобы высшее партийное руководство: Леонида Рамзина, Ивана Калинникова, Виктора Ларичева, Николая Чарновского, Александра Федотова, Сергея Куприянова, Владимира Очкина и Ксенофонта Ситнина.

Дело рассматривал особый состав Верховного суда СССР под председательством Андрея Вышинского, бывшего меньшевика и одного из архитекторов сталинских репрессий. Обвинителями выступали Николай Крыленко и Владимир Фридберг. Оба в 1930-х годах прославились как усердные исполнители репрессивной политики. Её жертвами потом стали и они сами: Крыленко и Фридберга расстреляли в 1938 году.

Процесс «Промпартии» больше напоминал отрепетированный спектакль. Не было никаких вещественных доказательств вины подсудимых: образцов оружия, планов диверсий или терактов, партийных манифестов, иных документов, образцов символики. Обвинитель Крыленко подчёркивал, что «лучшей уликой при всех обстоятельствах является всё же сознание подсудимых». Те действительно сознавались во всём. А их адвокаты не защищали своих клиентов, а выражали своё «возмущение и протест» от тех «ужасов», что те готовили для страны.

Важной деталью процесса служила его открытость. Из радио и газет миллионы советских граждан уже заранее знали о «вине» арестованных инженеров. В дни судебных заседаний в Москве проходили многочисленные митинги под лозунгами «Расстрелять!», «Слава ОГПУ!», «Долой вредителей и саботажников!», «Смерть агентам Пуанкаре!» (Раймон Пуанкаре — крупный французский политик начала 20 века, в разное время президент и премьер-министр республики).

Высшему руководству СССР десятками поступали письма трудящихся с просьбами расстрелять подсудимых. Активизацией «революционного сознания» пользовались на заводах, фабриках и в колхозах. Под лозунгами «борьбы с вредителями» рабочим и колхозникам увеличивали планы, заставляли покупать облигации госзайма или сдавать «излишки» продуктов.

Во время суда всё-таки происходили досадные для обвинения накладки. Так, Рамзин, отвечая на вопрос прокурора, неожиданно честно ответил, что о количестве «ячеек» «партии» он узнал уже из материалов дела.

Только на заседании выяснилось, что два крупных банкира царских времён, Павел Рябушинский и Александр Вышнеградский, скончались в эмиграции в 1924 и 1925 годах. Но по материалам дела оба в 1926-1929 годах помогали «Промпартии» наводить мосты с зарубежными покровителями. В новом правительстве покойным Рябушинскому и Вышнеградскому заговорщики уже якобы приготовили портфели министров внутренних дел и финансов.

Свидетели выступали порой с самыми абсурдными обвинениями. В вину учёным вменялись строительство новых фабрик (в то время как надо было лучше использовать мощности имеющихся) и установка в зданиях межэтажных перекрытий из железобетона (достаточно было бы и деревянных). Один из выступающих обвинил «Промпартию» во вредительском осушении болот — чтобы «интервентам и белогвардейцам» было проще наступать.

На эти и другие несуразности никто не думал обращать внимания. Пятерых (Рамзина, Ларичева, Чарновского, Калинникова и Федотова) приговорили к «высшей мере», трёх остальных — к 10 годам лишения свободы. Центральный исполнительный комитет СССР, номинально высший орган власти, распорядился смягчить приговоры. Расстрелы заменили на тюремное заключение.

Судьба Рамзина сложилась лучше, чем у остальных подсудимых. Он не попал в лагеря, а продолжил свои работы по теплотехнике в закрытом конструкторском бюро. В 1936 году Рамзина освободили окончательно.Он построил успешную карьеру. Учёный за разработку первого советского прямоточного котла стал лауреатом Сталинской премии и кавалером орденов Ленина и Трудового Красного Знамени. Однако после дела «Промпартии» никакие заслуги и награды не могли спасти репутацию Рамзина среди коллег.

Историк науки Владимир Гвоздецкий писал: «Чем больше официальные власти отмечали Рамзина – тоже своего рода садизм, – тем больше неприязни и презрения он видел в глазах сослуживцев. Научная общественность сторонилась его, многие отворачивались и не подавали руки. Когда по настоянию Кремля Рамзина выдвинули в члены-корреспонденты Академии наук, то при тайном голосовании он получил 24 голоса „против“ и только один – „за“».

Рамзин умер своей смертью в 1948-м. Никто из других обвиняемых на декабрьском процессе 1930 года до того времени не дожил. Почти все они умерли в заключении.

Трудно сказать, сколько всего людей попало в тюрьмы и изоляторы ОГПУ по делу «Промпартии». Один Рамзин перечислил на допросах около 200 фамилий. Десятками людей оговаривали те же Евреинов, и Предтеченский.

Если брать в расчёт данные из докладной записки замначальника госбезопасности Генриха Ягоды, то арестовать могли до двух тысяч человек. Одного из них, профессора Петра Осадчего, задержали прямо во время суда над «руководством Промпартии». Перед этим учёный дал свидетельские показания против Рамзина и его «соратников».

Большое количество задержанных позволило раздробить дело на несколько мелких. Отдельно разбирались «отраслевые» группы: тех, кто «вредил» Советскому Союзу в отведённых сферах экономики или готовил теракты. Многим особые коллегии ОГПУ, прообразы будущих «троек» НКВД, вынесли приговоры во внесудебном порядке. Судьбы некоторых неизвестны до сих пор.

Участь подозреваемых в одном и том же оказывалась совершенно разной. Например, инженера Евреинова, координатора мифических покушений на Сталина, расстреляли без суда в 1931 году. А другого «боевика», энергетика Николая Доллежаля, в 1932 году выпустили на свободу. Учёный вернулся к своей прежней деятельности. Доллежаль стал одним из основоположников отечественной ядерной физики и скончался уже в постсоветской России в 101-летнем возрасте.

Вместе с учёными-технарями стать жертвой «дела Промпартии» мог и один из крупнейших советских историков — Евгений Тарле. Якобы его «заговорщиики» хотели сделать министром иностранных дел. Тарле повезло: в 1931 году его во внесудебном порядке «всего лишь» отправили в ссылку в Казахстан.

Правдоруба Краузе в 1932 году реабилитировали после попытки самоубийства. Он вернулся к занятиям наукой — по иронии, в то же самое бюро, что и Рамзин. В 1938 году Краузе снова арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности и позже расстреляли.

«Дело Промпартии», как и аналогичные процессы против учёных и инженеров в СССР, меркнет на фоне последовавших в 1930-е годы событий. Однако именно в ходе преследования «старой интеллигенции» чекисты получили полезный опыт фабрикации политических дел. Он им пригодился во время «чисток» в высшем командном составе РККА, уничтожении «старых большевиков», православного духовенства и репрессиях против своих же коллег.

Сталинское руководство избавилось от лишних людей, хранивших память о дореволюционной России. А народные массы были мобилизованы для поиска и уничтожения новых мифических врагов.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#истории #ссср #репрессии#лонгриды #лигаавторов