«Зулейха открывает глаза»: как раскулачивание представили в современном романе, который экранизирует канал «Россия»

Игра с фактами, исторические несоответствия, географические и временные парадоксы.

Весной 2020 года на канале «Россия» выйдет сериал «Зулейха открывает глаза» — экранизация одноимённого романа Гузели Яхиной. Эта книга уже стала лауреатом нескольких наград и одним из главных бестселлеров современной России.

Протагонист повествования, татарская крестьянка Зулейха, находит своё счастье только после «раскулачивания» и высылки в Сибирь. Возлюбленным женщины становится чекист, до этого убивший её мужа. «Я хотела донести мысль о том, что даже в очень большом горе может быть спрятано зерно будущего счастья», — высказывалась на этот счёт сама Гузель Яхина.

Однако с точки зрения исторической достоверности к автору книги есть вопросы. В «Зулейхе» заметны очевидные ляпы и смещённые акценты в описании советской действительности 1930-х годов. С виду небольшие детали и позволяют Яхиной убедить читателей, что раскулачивание и высылка в Сибирь могли обернуться счастьем для людей.

Действие книги начинается в 1930 году, когда советская власть приступила к политике сплошной коллективизации. Одной из её жертв становится Зулейха, татарская крестьянка из небольшого села. Её мужа при аресте убивает сотрудник ОГПУ (Объединённого государственного политического управления, структуры-предшественницы НКВД), а саму женщину высылают жить в Восточно-Сибирский край.

Автор не без лирики описывает перевозку ссыльнопоселенцев из европейской части России на восток. Даже самих ссыльных она называет просто переселенцами. Упор делается на положительных событиях из жизни самой Зулейхи. В пути к месту ссылки оказывается, что она беременна. Там же складывается взаимная симпатия между женщиной и её будущим возлюбленным — застрелившим супруга Зулейхи чекистом Иваном Игнатовым.

В реальности прошедшие через репрессии вспоминали об «этапах» как о большем зле, чем собственно тюрьмы и лагеря. В пути большинство заключённых страдали от голода, жажды, заразных болезней, издевательств со стороны охраны и уголовных преступников. Всё более-менее ценное у «политических» и «бытовиков» отбиралось. Бывший заключённый ГУЛАГа американский коммунист Томас Сговио писал: «Наш поезд выехал из Москвы вечером 24 июня. Это было началом путешествия в восточном направлении, которое продлилось в месяц. Я никогда не забуду этот момент. Семьдесят мужчин рыдали».

Но описание «этапа» в «Зулейхе» полны позитива и доброго юмора. Вместе с Зулейхой жить в Сибирь едут добродушные интеллигенты: профессор медицины, художник, учёный-агроном вместе со своей женой. Они носят причудливые для крестьянки из глухого татарского села предметы одежды вроде шарфов, мундиров или шляпки с вуалью, и их никто не отбирает. Потешные старики хранят верность «буржуйским» привычкам и нисколько не переживают насчёт своего будущего.

Конвоиры в «Зулейхе» только символически следят за ссыльнопоселенцами. Когда группе раскулаченных крестьян надоедает долгий путь, они выдирают из вагона-«теплушки» несколько досок и удирают на свободу. Никто из охраны за побег ответственности не несёт. Только Игнатова потом за произошедшее вяло журит начальство.

Описанное едва ли могло случиться в 1930-х годах в СССР. Бывшие заключённые вспоминали о жёстких мерах безопасности во время «этапов». Массовые же побеги были исключительно редким явлением. Ответственные наказывались за них со всей строгостью. «Каждое утро раздавался стук. У конвоя были деревянные молотки, и они постоянно простукивали вагоны — убеждались, что никто не пытался сделать отверстие», — вспоминал прошедший через лагеря журналист Леонид Владимиров.

Госбезопасность в книге представляет уже упомянутый Иван Игнатов. В начале повествования автор описывает его как коммуниста-фанатика. Игнатов слепо предан партии и ненавидит всех, кого надо считать врагами. Но, став командиром конвоя с ссыльнопоселенцами, сотрудник ОГПУ обретает удивительную человечность.

Большую часть книги Игнатов трогательно заботится о своём «контингенте». Когда Зулейха падает в обморок, Игнатов немедленно вызывает за ней доктора. Уже в Сибири он, рискуя жизнью, спасает тонувших ссыльных при крушении баржи.

Это всё совершенно не увязывается с воспоминаниями выживших репрессированных. Сотрудники ОГПУ-НКВД в массе своей оказывались равнодушными к страданиям своих подопечных при «этапах», даже если речь шла о женщинах, детях и стариках. В переполненных вагонах и речи не шло об элементарных удобствах и правилах гигиены. Многие умирали от болезней, в драках, сходили с ума и совершали самоубийства.

«Однажды мы около трёх суток почти не получали воды и, встречая новый год где-то около Байкала, должны были лизать чёрные закоптелые сосульки, наросшие на стенах вагона от наших же собственных испарений», — вспоминал репрессированный поэт Николай Заболоцкий.

Да, несколько раз Гузель Яхина мимоходом упоминает про обезличенную «высокую убыль» среди ссыльных при перевозке в Сибири. Но сам процесс «убыли» остаётся вне фокуса внимания автора. Расстановка акцентов такова, что читатель должен понять: речь идёт о чём-то вроде стихийного бедствия. Игнатов лично в этом не виноват. Он просто выполняет приказы и даже заботится о доверенных ему «врагах народа».

Криминальный мир в книге олицетворяет только один персонаж — вор Василий Горелов. Такая постановка вопроса уже не соответствует реальности. Уголовные преступники («блатные», «урки») в тюрьмах, лагерях и местах ссылки того времени образовывали многочисленную влиятельную касту.

«Воры действуют всегда в компании – одинокий блатарь невозможен. Публичность кутежей, „правилок“ в воровском подполье нужна и большим, и малым ворам. Нужно принадлежать к какому-то миру, искать и находить там помощь, дружбу, совместное дело», — писал автор знаменитых «Колымских рассказов» Варлам Шаламов.

Фактически «блатари» были «аристократией» в местах лишения свободы, со своей культурой и неписанным кодексом поведения. И как раз его Горелов систематически нарушает почти при каждом появлении на страницах книги.

На фоне «урок» из воспоминаний тех же Шаламова или Горбатова яхинский Горелов выглядит культурным и порядочным человеком. Для уголовников на «этапах» считалось естественным отбирать у «фраеров» (политзаключённых и «бытовиков») нужные вещи и насиловать приглянувшихся женщин. Горелов не пытается делать ни того, ни другого. Он даже не играет в азартные игры и ни у кого ничего не крадёт. Вора назначают ответственным за продовольствие — и он своими руками выдаёт «фраерам» еду. Загадочным образом Василий не знает, что «урке» положен отказ от любой работы.

Значительную часть повествования Горелов выступает кем-то вроде правой руки Игнатова. Вор исправно выполняет все приказы чекиста, публично отчитывается перед ним и даже по-военному отдаёт ему честь. Подобным образом он затем ведёт себя в отношении более высокопоставленного сотрудника ОГПУ Зиновия Кузнеца.

Всё это — поступки, совершенно перпендикулярные этическим представлениям «блатарей» сталинской эпохи. Вплоть до начала «сучьих войн» 1940-х и 1950-х годов для уголовников считалось неприемлемым сотрудничать с официальной властью в любой форме. О демонстративном прислуживании её представителям не могло идти и речи. Поэтому образ Горелова выглядит опереточно. Он нисколько не похож на реальных «уркаганов».

Автора «Зулейхи» можно упрекнуть и в целой серии анахронизмов. Конкретные исторические события в романе оказались сдвинутыми во времени. А некоторые персонажи опережают своё время, рассуждая о ещё несостоявшихся событиях.

Действие романа начинается с разворачиванием принудительной коллективизации — в 1930 году. Почему тогда вместе с раскулаченными крестьянами в ссылку едут те самые интеллигенты-горожане? Массовые депортации «лишних» жителей советских мегаполисов имели место в действительности, но только в ходе кампании по паспортизации. Её провели в 1932-1933 годах, спустя несколько лет после начала действии «Зулейхи».

На этом временные нестыковки не кончаются. Уже по прибытии в Сибирь красноярский чекист Зиновий Кузнец объясняет Игнатову, что тому лучше не возвращаться в Татарстан. Там якобы идут масштабные «чистки» в местном партийном руководстве и органах ОГПУ. В подтверждение своих слов Кузнец даже приносит выпуск татарской партийной газеты.

Сибиряк-чекист явно может путешествовать во времени. В 1931 году до масштабных репрессий в компартии и госбезопасности оставалось ещё несколько лет. В то время сталинский режим ещё боролся с «классовыми врагами»: «кулаками», «инженерами-вредителями» и прочими. Чистки среди «своих» настали значительно позже — после убийства крупного партийца Сергея Кирова в 1934 году.

На этом красноярец не останавливается. В другом диалоге с Игнатовым Кузнец называет свой паёк офицерским, несмотря на то, что в начале 1930-х слово «офицер» для советского человека носило однозначно негативный смысловой окрас. Оно ассоциировалось с «царизмом», «белогвардейщиной» и враждебным капиталистическим миром. А Красной армией и «органами» руководили не офицеры, а командиры. Только в военном 1942 году «старорежимное» слово вернули в официальный лексикон.

Ряд оговорок указывает на то, что Гузель Яхина никогда не была в Сибири лично (чего она, впрочем, и не отрицает). Так, про Енисей, самую полноводную реку России, «могучего богатыря», по определению Антона Чехова, она пишет: «Енисейская вода – [...] ленива». Высадка ссыльных из «теплушек» в Красноярске и их погрузка на баржу почему-то проходит в правобережной части города («Вдали дыбится зелёным левый берег»), которая в 1930 году ещё не была заселена.

Завершают повествование сцены идиллической жизни ссыльных в посёлке Семрук. Его «переселенцы» своими руками построили в таёжной глуши на берегу реки Ангары — у границы современных Красноярского края и Иркутской области.

Это место для выходцев из европейской части России должно выглядеть суровым и негостеприимным. Однако в «Зулейхе» они быстро к нему адаптируются и начинают воспринимать таёжный посёлок как новый дом. В Семруке есть своя столовая, лазарет, дом культуры. Поселенцы ведут своё хозяйство и становятся почти что преуспевающими фермерами.

Зулейха находит личное счастье. Её товарищи-интеллигенты — вновь обретают профессиональное призвание. Страдавший психическими расстройствами врач Лейбе снова лечит людей. Агроном Сумлинский успешно реализует прорывные идеи по выращиванию сельскохозяйственных культур. А избавившийся от алкоголизма художник Иконников расписывает поселковый клуб («Вы же Рафаэль! Микеланджело! Вы же не клуб расписываете — Сикстинскую капеллу»). Заботливые сотрудники ОГПУ ходят для них на охоту — бьют диких птиц.

Книжные пассажи не выдерживают сравнения с воспоминаниями тех, кто лично бывал на сибирских пунктах для спецпоселенцев. Описанное теми скорее походило не на Сикстинскую капеллу, а на картины Иеронима Босха. Условия жизни на таких спецучастках были несопоставимо хуже, чем в «нормальных» тюрьмах и лагерях. Ссыльным нередко целыми днями не давали никакой еды и не предоставляли медицинской помощи. У людей не было тёплой одежды, а жили они зачастую под открытым воздухом. Им могли не разрешать даже рыть землянки.

Весной 1932 года на небольшой остров Назино (север современной Томской области) свезли почти шесть тысяч ссыльнопоселенцев. В этом спецпункте по долгу службы побывал партийный пропагандист Василий Величко. Увиденное там ужаснуло его.

Достоверность рассказов Величко подтверждал служивший в то же время на Назино Андрей Карагодин. Экс-сотрудник ОГПУ дополнил повествование подробностями, рассказав, например, о каннибализме среди ссыльных.

Со слов Величко и Карагодина, сотрудники ОГПУ были либо равнодушны к страданиям ссыльнопоселенцев, либо издевались над ними сами и извлекали из ситуации выгоду. Оба свидетеля писали о том, как охрана обменивала для «урок» хлеб и табак на отобранную у товарищей по несчастью одежду или выбитые золотые зубы.

В итоге, за полтора месяца на Назино погибли до двух тысяч ссыльнопоселенцев. И этот случай был далеко не единственным.

«Зулейху» венчает хэппи-энд для большинства персонажей книги. Почти все они, так или иначе, находят своё счастье и обретают благополучную жизнь.

Да, роман — художественное произведение и он априори не претендует на полную достоверность. Однако такая постановка вопроса, как в книге Гузели Яхиной, искажает историческую правду. Раскулачивание не было ни «переселением», ни исторической необходимостью, ни чем-то вроде стихийного бедствия. Это было целенаправленной преступной политикой сталинского режима. От неё пострадали не меньше двух миллионов человек, из которых до 600 тысяч погибли.

Если это игнорировать, то получается что-то в духе небезызвестного мема из роликов Антона Лапенко.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#истории #ссср #репрессии #лонгриды #лигаавторов