Город, в который хочется вернуться: жители, туристы и сотрудники АЭС — о Припяти до, во время и после катастрофы

От детских догонялок с милицией в городе «для счастливой жизни» до погони охранников за сталкерами в зоне отчуждения.

Припять была для многих советских людей городом мечты, пока 26 апреля 1986 года на Чернобыльской атомной электростанции не произошла авария. Из города эвакуировали всё 50-тысячное население. Припять пустует уже 35 лет — но продолжает жить в памяти вынужденных переселенцев и притягивать туристов со всего мира.

Бывшие жители, сталкер, экскурсовод и простые туристы по-разному отзываются о городе: одни вспоминают его с ностальгией, другие — со страхом.

Моя семья переехала в Припять, когда мне исполнился год. Отец в то время получил работу на Чернобыльской станции. Кажется, он занимался там компьютерами — иногда я ходила на станцию вместе с ним, и он разрешал мне печатать на свободных клавиатурах.

Тогда это были огромные машины, которые занимали почти всё помещение. Папа предложил мне что-то напечатать — я была ещё маленькой, и всё, что смогла написать, это имя моей подруги, и то с ошибкой: «Аксана». Отец распечатал набранный мной текст на перфокарте и с улыбкой отдал мне, сказав: «Это тебе на память».

Воспоминания о Припяти у меня очень светлые. Город был молодой: отличное место для счастливой и спокойной жизни. Помню речку с песчаным берегом, куда мы ходили купаться и ловить рыбу. Было два леса: один со старыми высокими деревьями, другой — с молодыми и небольшими. Там мы собирали чернику — я либо клала ягодки в маленькую корзину, либо сразу ела и была вся перепачканная. Однажды ехали с отцом на велосипеде по лесу, и перед нами выскочила лиса.

Маме тоже нравилось в Припяти, но она хотела переехать поближе к родственникам. За год до катастрофы — мне было лет шесть — мы перебрались на Азовское море, в Бердянск, где жили две её сестры. Первое время отец продолжал работать на станции, но вскоре переехал к нам.

Через пару дней после аварии на ЧАЭС отец уехал обратно в Припять, стал ликвидатором. Он пробыл там долго, а когда вернулся в Бердянск, у него появилась лучевая болезнь. Периодически у него что-то опухало, но потом это само проходило. Другие проблемы со здоровьем возникали регулярно.

Уже в Бердянске после аварии ходили слухи, что взрыв в 1986 году был не первым на ЧАЭС. Однажды мама принесла домой счётчик Гейгера, чтобы проверить всю мебель в нашем доме — её мы привезли с собой из Припяти. Все показания были в пределах нормы.

После аварии мы не сталкивались с каким-то негативом со стороны окружающих. К нам часто приезжали наши бывшие друзья из Припяти, кто-то из них тоже был ликвидатором. Они спокойно обустроились на новом месте и продолжили вести нормальный образ жизни — работали, учились.

Интерес к этому месту у меня появился ещё в детстве. Помню, мне было лет тринадцать, когда я решила сыграть в компьютерную игру S.T.A.L.K.E.R. Виртуальные локации там были реальными районами ЧЗО. Осознав это и проникнувшись атмосферой игры, я решила узнать как можно больше обо всём связанном с Припятью.

Попасть туда я смогла лишь в 18 лет. До этого я пять лет изучала теорию — смотрела фильмы, изучала книги и документы о Чернобыльской аварии и зоне отчуждения. После совершеннолетия я отправилась в свой первый тур и была заворожена этим местом. Мне хотелось возвращаться туда снова и снова. Спустя некоторое время я ещё раз отправилась в ЧЗО, но уже в тур на больший срок. В третий раз я попала туда нелегально как сталкер.

ЧЗО меня притягивала как магнит. Чтобы бывать там как можно чаще, я решила устроиться на легальную работу. Так я стала международным гидом и сопровождающим — вот уже четыре года показываю туристам Припять и каждый раз будто по-новому переживаю знакомство с зоной отчуждения.

Страха по отношению к такой работе у меня не было. Я прекрасно знала территорию и историю этих мест, поэтому сразу была готова проводить экскурсии. За эти годы я даже открыла для себя несколько новых мест в Припяти — о них не знают даже опытные чернобыльские гиды. В каждом маршруте есть главные точки: город Чернобыль, окрестности ЧАЭС, село Залесье, станция «Дуга» и центральная площадь Припяти.

Туры у нас бывают разные. Обычно они длятся от одного до пяти дней и могут быть групповыми (от 20 до 50 человек) или индивидуальными — только для вас и друзей. В программу можно включить общение с самосёлами (теми, кто вернулся в свои дома после аварии на ЧАЭС — прим. TJ) и поездку на саму станцию. Лично я занимаюсь частными турами с небольшими группами — они позволяют работать в индивидуальном стиле, отклоняться от утверждённого маршрута и включать самые интересные места.

ЧЗО и туры туда популярны у иностранцев — их примерно 60-65% из всех гостей. Спрос высокий: до коронавируса было по 1,5 тысячи человек в день, многие заказывали гидов после сериала от HBO.

Мифы есть: говорят, в Чернобыле опасно находиться, потому что тут смертельный уровень радиации. Это не совсем так: на территории ЧЗО работает более 2,5 тысяч человек, которые регулярно проходят радиологический контроль и медицинские обследования.

Как гид, я тоже участвую во всех подобных контрольных мероприятиях. Каждый квартал гидам выдают маленькие автоматические дозиметрические накопители, которые высчитывают набранные дозы радиации. Есть дозволенные безопасные нормы, и все четыре года у меня их показатели не выходят за границы безопасности.

Огромные районы ЧЗО имеют уровни радиации, сопоставимые с уровнем Москвы или Киева. Высокорадиоактивные места под запретом посещения, они охраняются. Опять же, как пример — многие девушки-гиды без проблем беременеют, рожают, и после декретного отпуска возвращаются на работу.

Ходят слухи, что у нас тут есть мутанты — но никаких мутировавших животных в ЧЗО не существует. Такие фейки возникли под влиянием художественной литературы, кино, всё того же «Сталкера». Официально нет ни одного случая, подтвердившего бы существование здесь мутантов: максимальные изменения у местных животных незначительны, лишь на уровне генома. Серьёзные аномалии наблюдались лишь в эмбрионах зверей, но осложнения были несовместимы с жизнью, и плод погибал ещё во время родов.

За годы работы я привыкла к этой атмосфере: если сначала я поддавалась эмоциям, могла расплакаться от рассказанной истории, то сейчас я сохраняю рассудок и настраиваюсь на волну туристов. Ощущения от пребывания здесь стали обыденными.

В Припять я отправился из чистого любопытства. Туда меня позвал мой друг-военный — в то время он за плату возил желающих в зону отчуждения. Так делали многие люди, ведь с деньгами в Украине было очень плохо. По дружбе я оказался в Припяти бесплатно.

В похожих городах я бывал — в Долинской, где ещё при СССР строили горно-обогатительный комбинат окисленных руд. В строительстве принимали участие тогда ещё бывшая ГДР, Румыния, Чехословакия, Украина, входившая в состав СССР. Этот долгострой так и не был закончен, и город опустел.

В Припяти мой спортивный интерес быстро испарился — первым желанием было поскорее убраться оттуда. Повсюду брошенные и разворованные дома, гниющая автомобильная и военная техника. И ни души кругом, а внутри тебя — лишь страх и дискомфорт.

В Припяти я пробыл сутки, ночевали мы на блокпосту с другими военными. Уснуть в ту ночь я так и не смог: постоянно прислушивался к тишине вокруг. Так ничего я тогда и не услышал — может быть, и не должен был, а может, мне просто не повезло. Помню, видел местных животных — все они мне казались какими-то слишком большими. Страх, что сейчас откуда-то выскочит мутант, меня не покидал — сейчас я вспоминаю это с улыбкой, но тогда было не до смеха.

Припять запомнилась мне своей атмосферой: кажется, что всё там стонет от людского горя и боли. Находясь там, ты словно постоянно испытываешь стресс — хотя некоторые говорят, что со временем это чувство проходит.

Всё пошло из детства: ещё в нулевых я посмотрел передачу про ЧАЭС по телевизору, а потом сыграл в S.T.A.L.K.E.R. Именно с них у меня появился интерес к сталкерству и Чернобыльской зоне отчуждения.

Судьба Припяти запала мне в душу. Я изучал историю города, станции, карты, а в 2018 году отправился в свой первый поход в ЧОЗ. Так как я живу далеко (в Казахстане — прим. TJ), подготовка была долгой: заранее покупал авиабилеты, необходимое снаряжение. В «туре» со мной был друг, уже имевший подобный опыт. От легальной экскурсии я отказался сознательно: она не раскрыла бы все прелести пребывания в зоне.

Трудностей было много. Непривычно шагать десятки километров с тяжёлым рюкзаком в ночи, ничего не видя. Нужно быть осторожным с охраной — попасть в их руки можно в любом месте, когда ты меньше всего этого ожидаешь. За два года походов меня ни разу не ловили — пару раз я попадался, но удавалось сбежать. Часто мы сталкивались с легальными туристами, иногда — с нелегалами, которых обычно больше всего около радиолокационной станции «Дуга».

Первое, что я увидел в городе, — чёрные глазницы домов по проспекту Ленина. Я был уставший и находился словно в трансе. Ночевали мы в шеснаре (16-этажный дом — прим. TJ) — там у друга была пригодная для жизни квартира с целыми окнами. Проснувшись на следующий день, я начал бродить по квартирам дома, осматривая и ощупывая всё на своём пути. Все они были примерно в одном заброшенном состоянии. Личных вещей было много как раз в нашем доме: бутылки из-под «Советского шампанского», тюбик зубной пасты, матрасы.

Я был почти во всех местах Припяти: дворец культуры «Энергетик», завод «Юпитер», несколько школ, комбинаты бытового обслуживания, детские сады, бассейн. К арке (саркофагу над ЧАЭС — прим. TJ) я приближался на расстояние в 900 метров. Любимая локация — ПМК-169 (передвижная механизированная колонна — прим. TJ) и близлежащее общежитие. Туда мы попали случайно: было очень холодно, а в общаге была буржуйка, оставшаяся от «металлистов» (люди, которые после развала СССР воровали металл из Припяти для продажи — прим. TJ). Так мы согревались, пока на улице было минус восемь.

В Припяти я жил с пяти лет. Родители работали на ЧАЭС: мама — в лаборатории металлов, папа — в отделе ядерной безопасности.

Это место я считал и считаю одним из самых комфортных для жизни. Там было всё: развитая инфраструктура, спорткомплексы, бассейны, высокий уровень медицины, снабжение продуктами питания и природа. Мы, дети, почти не сидели дома: играли на стройках (город тогда активно строился), рыбачили, играли в футбол и хоккей, купались в речке, ходили в лес.

Пару раз мы даже катались на незащищённом колесе обозрения. У нас был особый способ его запустить. Собиралась толпа мальчишек, минимум десяток. Один садился в кабинку, а остальные начинали раскручивать колесо как маятник, толкая его в разные стороны. И когда кабинка с одним из нас оказывалась на самом верху, в кабинку в самом низу садился ещё один для равновесия, и тогда крутить колесо становилось легче. Но шалость не всегда удавалась — иногда приходилось бегать от милиции.

На момент аварии мне было 13 лет. Тот день я помню хорошо. Отец взял путёвку в санаторий: ночевали мы дома, а свободное время проводили там. Утром 26 апреля мы с отцом отправились в санаторий на завтрак. По дороге мы увидели много скорых и поливальные машины, которые мыли асфальт.

Тогда мы ещё учились по субботам. В школе я узнал, что ночью на ЧАЭС случилась авария. На переменах нас не выпускали гулять, но погода была хорошая и мы выбирались на улицу через окна в туалете.

Дома мама мне рассказала про нашего дядю Володю — ночью он ловил рыбу в пруду, но его накрыло облаком от взрыва. Его жена рыбу выбросила, а сама отправила его в больницу. Он потом долго лечился в Москве, но смог поправиться.

В тот же день мы с ребятами полезли на крышу 16-этажки, откуда был виден развороченный взрывом четвёртый энергоблок. Когда стемнело, с балкона нашей квартиры я видел зарево от раскалённого реактора. Мама тогда сказала мне, что может быть ещё один взрыв, и вот тогда мне стало страшно.

Через пару часов мы услышали грохот. Я подумал, что это и был тот взрыв, о котором говорила мама, и выбежал на балкон. Зарево вдали светлее не стало, а папа попытался успокоить, сказав, что это стравили пар с оставшихся реакторов и их экстренно остановили.

Часа в три ночи по дому стали ходить какие-то люди: они звонили в квартиры, раздавали таблетки и говорили, чтобы мы включили радио — там сообщат что-то важное. Под утро действительно передали в эфире, чтобы жители Припяти готовили вещи, продукты и документы на три дня, так как будет эвакуация. Родители не стали ждать автобусов, и мы покинули Припять на своей машине.

Нам всем казалось, что это всего на пару дней. Первое время мы жили у бабушки в России, а спустя несколько лет обосновались в Киеве.

Ни в одном городе после эвакуации я не сталкивался ни с какими предубеждениями со стороны окружающих. Наоборот, все — от простых людей до организаций и официальных лиц — сочувствовали, проявляли участие и пытались чем-то помочь.

После аварии я несколько раз бывал в Припяти — со съёмочными группами и журналистами, с семьёй. Близкие разделяют мою ностальгию. Я до сих пор помню все тропинки, по которым гулял ребёнком. Для меня Припять была и будет городом моего детства, в который всегда хочется вернуться.

Когда я училась в Балтийской академии туризма и предпринимательства, мы с подругой увлекались сталкерством. Мы жили в Питере и часто бывали на разных заброшках. Когда учеба закончилась, а в жизни появились работа и собственный быт, это хобби постепенно забылось.

Вспомнить прошлое мы решили в 2013 году, когда вместе с ней поехали в Киев на концерт группы The Prodigy. До поездки мы знали о существовании Припяти: смотрели фильмы о катастрофе, изучали фото, читали рассказы людей, которые там были. Однодневную экскурсию туда мы заказали в последний момент — записались через администрацию забронированного хостела.

Сюрпризом для меня стала скорее даже не Припять, а Чернобыль. Он воспринимался как зона поражения, а оказалось, что там живёт много людей, которые занимаются очисткой заражённой территории. Местные жители, домашние животные — мы не думали, что там течёт такая бурная жизнь.

В туре нас было несколько человек и экскурсовод. Люди были из разных стран — Белоруссии, Франции, Германии, России, США. Последней точкой маршрута была Припять, до этого нам показали реакторы, поражённую деревню, где уцелел только один дом (остальные были закопаны), и заброшенный детский сад.

Под одним из домов находился подвал. Многие туда заглядывали, но зайти внутрь рискнул только турист из Германии. Он забрался туда, а затем вышел, словно побывал в какой-то обычной комнате. Все были удивлены его поступком.

Помню момент, когда нас вели по стадиону в Припяти. Казалось, что это лес и проводник ведёт нас не туда, пока мы не вышли к трибунам. Я люблю гулять в лесу, для меня это не что-то необычное, но там всё тело напряглось. Я вслушивалась в окружающий мир, но ничего не слышала. Если бы не шаги спутников, я бы решила, что оглохла. Абсолютная тишина. Она пугает сильнее всего.

Я не могу сказать, что эта поездка изменила мою жизнь. Случилась большая трагедия, но она была и её уже не исправить. Даже та зачистка, которая проводится, не изменит общую картину произошедшего, не вернёт погибших.

Когда мы уезжали, в планах было вернуться и посмотреть на всё это более взрослыми глазами — нам ведь тогда было всего по 23. Но этому не суждено было сбыться: меньше чем через год после нашего визита началась война. Возможно, однажды Украина станет спокойным местом, я вернусь туда и посмотрю на Припять совсем другими глазами.

Я практически ровесница моего города: родилась в 1971 году, а Припять начала строиться в 1970-м. Мой отец был физиком-ядерщиком, участвовал в строительстве нескольких атомных станций в СССР, последней как раз была Чернобыльская. Они работали на ЧАЭС вместе с мамой.

Время, проведённое в Припяти, мне кажется лучшим в моей жизни. Мы, дети этого города, были детьми стройки, ведь Припять росла вместе с нами. Сдавался один дом — и тут же строился другой. Я любила гулять по центральной площади, а моим любимым местом был дворец культуры «Энергетик». Там на втором этаже была библиотека, где я с детства проводила много времени среди книг.

Припять я считаю своей малой родиной. В 30 километрах от города была белорусская деревня, откуда родом мои бабушка и прабабушка. Там могилы моих предков. В пяти километрах от Припяти было село Новые Шепеличи — там жила моя бабушка и дедушка, там похоронена моя прабабушка.

Об аварии я узнала ночью 26 апреля. Была ночь, папа только вернулся со второй смены на станции. В зале, где я спала, вдруг зазвонил телефон. Папа ответил, что-то начал кричать в трубку. Я проснулась, спросила, что случилось. Он сказал, чтобы я закрыла балкон и окна и не ходила в школу, что на станции какой-то взрыв и пожар и ему надо срочно туда ехать. Вместе с ним уехал и мой старший брат — за полтора месяца до аварии он вернулся из Афганистана.

Я отнеслась к его словам несерьёзно. Утром мы с мамой наблюдали, как во дворе бегают люди, все машут руками. Она осталась с моей младшей сестрой, а я пошла в школу.

Тогда, при Союзе, до начала уроков мы все делали зарядку перед занятиями. Нас на какое-то время задержали, а потом пустили внутрь. Все были встревожены, но никто точно не знал, что случилось. Учителя волновались: постоянно закрывали окна и двери, на щели накладывали мокрые тряпки. Какие-то мальчишки пытались открыть окна, и мы видели дым, который шёл от атомной станции. Потом нам раздали йод в виде таблеток.

По дороге домой мне запомнились поливочные машины. Повсюду были лужи, и в них купались маленькие дети. До сих пор помню жёлтые круги в воде — подобное я потом видела в России. Это оседала радиоактивная пыль.

Тогда мы, подростки, не понимали серьёзности происходящего. После уроков я вместе с подругами — Мариной, Леной и Валей — отправилась на крышу 16-этажки. Оттуда мы смотрели, как горит атомная станция. Я своими глазами видела сизый дым, который накрыл город, развалившийся блок станции. Всё было как на ладони. На крыше мы провели минут сорок — это был приговор.

Радиация опасна не только нам, но и нашим детям. Сейчас у меня две дочери — одной 27 лет, а другой — 22 года. У всех у них проблемы со здоровьем. У внучки тоже. Моя сестра, например, была в то время дома, но и она, как выяснилось позже, получила свою дозу радиации, а вместе с ним и рак.

Вечером 26 апреля город уже закрыли. Междугородняя связь была отключена — дозвониться можно было только до соседей. Мама пыталась дозвониться до отца, использовала рабочие номера, но никто не брал трубку. Наконец вернулся отец — но сразу же собрался и поехал обратно. С ним пришёл мой брат — лицо у него было красное, и мама не пустила его назад на станцию.

Брат и отец собирали песок — его потом грузили на вертолёты и ссыпали сверху на реакторы, чтобы потушить пожар. Позднее я узнала, что делать этого было не нужно, но выбора у людей не было — таков был приказ из Москвы.

Тогда же у меня поднялась температура, во рту был привкус металла, началась рвота, лицо сильно жгло. Мама не знала, что делать, и я мочила холодной водой полотенце и прикладывала к коже. Удалось дозвониться до подруги Вали — с ней было то же самое. Мы облучились, так как частички горящей радиоактивной пыли попали нам на лица, пока мы были на крыше.

Папа вернулся лишь утром: сказал, что скоро начнётся эвакуация и у нас есть 10-15 минут, чтобы собрать вещи и успеть на последнюю электричку — до Чернигова, где жили родственники мамы. Она упаковала какие-то продукты, и мы поехали на станцию Янов. Отец и брат остались в Припяти, а мы отправились сначала в Чернигов, а затем — в Гомель. Радиация шла от ЧАЭС прямо туда, но, несмотря на опасность, 1 мая там всё-таки провели праздничный парад. Были и я, и мама, и мамина подруга с детьми.

Из Гомеля мы отправились в центр эвакуации в Полесском. Там было страшно — солдаты, бронетранспортёры, танки. Нас проверяли на радиацию — дозиметр показал, что у меня сильно фонят волосы, и их пришлось постричь почти налысо.

Маму и сестру в тот же день отправили в Донецк, я же встретила подругу и два дня была с ней и её бабушкой, а потом меня отправили в Артек. Лишь в конце августа я вновь встретилась с родителями.

В 1989 году я вышла замуж и перебралась в Россию. 11 из моих одноклассников забрала та катастрофа: у многих начались серьёзные проблемы со здоровьем. Сейчас мне исполнилось 50 лет, но всё случившееся в 1986 году мне и сегодня страшно вспоминать, а здоровье подорвано.

После случившегося я острее чувствую боль других людей, стараюсь помогать: многие годы я была одним из лидеров «Союза Чернобыля», а сейчас веду сообщество в память о Припяти в «Одноклассниках», стараюсь объединять людей, участвовать в сборе средств на лечение.

Спустя годы мы должны быть благодарны ликвидаторам, которые спасали наши жизни ценной собственных.

Я хочу мира для всех, особенно для детей, для молодых. Мы прошли страшнейшую ядерную катастрофу. Всю жизнь я борюсь с последствиями ядерного облучения — и я не хочу, чтобы подобное повторилось.

Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.

#лигаавторов #интервью #чернобыль #лонгриды