Главред «Медузы» Иван Колпаков впервые рассказал свою версию событий, которые привели к обвинению в харассменте

Напишу об этом в первый и, надеюсь, последний раз. Все, что я здесь сообщу, это правда — и ничего, кроме правды. Я пишу этот текст не для того, чтобы переубедить людей, которые считают меня скотиной и мудаком, это невозможно. Я пишу этот текст для тех, кто меня знает, но почему-то до сих пор стесняется спросить, как все было на самом деле. И еще, честно, я пишу это, чтобы освободиться от того, что меня мучает.

Понимаю, что есть люди, для которых это просто лулзовая история. Понимаю, что есть люди, которые меня ненавидят — потому что сталкивались в своей жизни с харассментом, а я стал для них, к моему огромному сожалению, его олицетворением. Понимаю, что есть люди, которые вообще не понимают, в чем проблема. И знаю, что есть люди, которые мне сочувствуют.

Постараюсь ответить на вопросы, которые накопились у всех этих людей за последние пару лет.

Стоит еще раз очень точно проговорить, что именно произошло в 2018 году. И хотя большинство ключевых деталей известно, сделаю это вновь.

В октябре 2018 года, когда мы праздновали день рождения «Медузы» в Риге, я очень грубо пошутил. Это была шутка, адресованная жене сотрудника «Медузы» — назовем его Н. Дело происходило на танцполе — в толпе потных, веселых, дружелюбных, пляшущих людей. Не прерывая танца, я ущипнул жену Н. за попу и пошутил про харассмент. Что именно я сказал, не помню. Мог ли я произнести ту знаменитую фразу — «Ты единственная на этой вечеринке, кого я могу харассить, и мне за это ничего не будет»? Думаю, да, увы. Есть такая вероятность. Но всерьез я бы такое не мог сказать никому на планете — никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах.

Настаивая на том, что это шутка, я не отрицаю, что она была отвратительной. Мне жаль, что я так пошутил. Безусловно, главному редактору следует вести себя подобающе, и конечно, алкогольное опьянение — не оправдание, а отягчающее обстоятельство. Мне правда до сих пор горько, что я так глупо выступил и тем самым подвел многих людей. Но я никого не домогался, и у меня не было намерений это делать. Нет ни одного человека, который знает меня близко и усомнится в этом.

«Как чувствуют себя женщины в присутствии Колпакова?» — частый вопрос в твиттере. Я стараюсь сделать все, чтобы они чувствовали себя в полной безопасности.

Спустя сутки Н. пришел в редакцию и рассказал прямо на летучке, что я приставал к его жене. В этот момент я ехал в аэропорт. Мне позвонила Таня Ершова — одна из главных людей в «Медузе» — и сообщила, что происходит. Я развернул такси и отправился в редакцию. Я хотел немедленно разобраться с этой ситуацией. Я осознавал серьезность обвинений, но при этом я знал, как дела обстоят на самом деле — и был уверен, что все согласятся с тем, что это просто ужасное недоразумение.

Я хотел извиниться перед Н. за свою грубую шутку. Я хотел извиниться перед его женой — и пытался с ней связаться. Я считал, что Н. — а мы были добрыми приятелями и с ним, и с его женой — изменит свое мнение, как только мы все обсудим. Не говоря уже про редакцию, которая прекрасно знает меня и видела в разных ситуациях, в том числе экстремальных.

Почему я вообще вздумал шутить про харассмент на вечеринке, что это за шутки такие? Что тут смешного? Как я мог себе это позволить, когда это такая серьезная общественная проблема? Почему позднее я надеялся, что редакция поймет меня и простит? Не секрет, что журналисты довольно цинично шутят по поводу того, о чем они пишут. Вы не поверите, но для журналистов в этом смысле нет никаких границ. Отчасти это защитная реакция на нервную работу; отчасти — просто отраслевая особенность; отчасти — способ «думать» про повестку. Плюс лично я люблю грубоватый юмор. Это, конечно, не оправдание. Просто контекст.

В общем, я приехал в редакцию и попросил собраться всех, кто был на той летучке, в том числе и Н. Все находились в растерянности, и никто не знал, что делать. Я не пытался что-то отрицать, мне было стыдно — и я сделал то, что считал единственно верным: извинился перед Н. и всеми остальными. Несмотря на это, Н. продолжал настаивать, как сильно его задела эта ситуация — и что мои извинения он принять не готов.

Мнения разделились. Одни сотрудники требовали разбирательства и моего временного отстранения — до тех пор, пока это разбирательство не завершится. Другие призывали, чтобы мы немедленно прекратили споры и вернулись к работе. Третьи вовсе не понимали, что происходит: надо иметь в виду, что наша редакция работает в нескольких городах, поэтому коммуникация кривая. То есть многие сотрудники попросту не знали всех подробностей (а возможно, не знают и до сих пор); мне отдельно печально, что так произошло.

Вечером того же дня мне все-таки удалось связаться в фейсбуке с женой Н.; я просил о встрече. Жена Н. была расстроена, она написала мне: «Я такие шутки не понимаю. И не вижу в этом шутки вообще. Об этой ситуации я никому не собираюсь рассказывать, дальше редакции не уйдет. Если тебе станет легче от того, что я скажу “я принимаю твои извинения”, то вот я тебе считай сказала». Я чувствовал себя чудовищно, но все еще считал, что инцидент скоро будет исчерпан.

На следующий день Н. вновь заявил, что он не удовлетворен и хочет, чтобы я понес наказание, вплоть до увольнения. Некоторые сотрудники снова предложили мне временно устраниться от управления редакцией. Посоветовавшись с Галей Тимченко и Ильей Красильщиком — другими основателями «Медузы», — я решил, что надо поступить именно так, да и нет у меня другого выхода. Я вновь извинился перед всеми и предложил, чтобы мою судьбу решил совет директоров, который утверждал меня в должности. Мне тоже хотелось честного разбирательства, и мне тоже хотелось справедливости.

Я понимаю, что Н. имел полное право вести себя и реагировать на эту ситуацию так, как считал нужным. Я не пытаюсь переложить на него ответственность за то, что произошло. Речь здесь только обо мне, о моих действиях и об их последствиях.

Между этим моментом и заседанием совета директоров произошло несколько событий. Во-первых, о происходящем узнала русская служба «Би-би-си», которая посчитала, что мое отстранение — легитимный новостной повод, и стоит об этом написать текст. После этого ситуация перешла в неуправляемую стадию. Во-вторых, чем больше поддержки я получал от своих друзей, тем ожесточеннее и на них, и на меня реагировала общественность («покрываете своих»). В-третьих, меня изо всех сил пыталась защитить Галя Тимченко, для которой эти события стали настоящей бедой, — но ее посты поддержки делали только хуже. В-четвертых, Н. решил уйти из «Медузы» (ему предлагали остаться / работать удаленно / уйти, когда захочет — но он решил уволиться немедленно) — выглядело это так, будто его чуть ли не уволили. В-пятых, Н. потребовал, чтобы я заплатил ему несколько тысяч евро, чтобы «урегулировать конфликт» (при этом разговоре был свидетель); я отказался. Н. попытался еще раз попросить денег через Илью, но тоже получил отказ.

Все вместе эти события привели к катастрофе. В те дни мы, безусловно, утратили доверие со стороны многих читателей (и во многом не вернули его до сих пор).

После статьи в «Би-би-си» подключилась Маргарита Симоньян, а следом за ней, в общем-то, практически все. Вот по телику показывают мою фотографию с подписью «Рижский Харви Вайнштейн». Вот моя бывшая жена выкладывает фотку свидетельства о разводе (мы расстались весной 2018 года); по «России 1» комментируют: «Как и в случае с Вайнштейном, от Колпакова, как только прозвучали обвинения в его адрес, ушла супруга». Вот из Перми мне звонят мои друзья и бывшие девушки и рассказывают, что их просят дать телевизионное интервью по поводу наших отношений. Все они, разумеется, посылают телевизионщиков н***й. К моей маме тоже долбятся журналисты. А я, конечно, понимаю, что меня можно обвинить хоть в изнасиловании, хоть в педофилии — ненависть ко мне к этому времени достигла такого уровня, что все в это с удовольствием бы поверили. С тех самых пор моя фамилия упоминается в СМИ через запятую после депутата Слуцкого, который неоднократно на рабочем месте приставал к женщинам и склонял их к сексу.

Совет директоров назначил представителей, с которыми по поводу происходящего мог поговорить любой сотрудник «Медузы» и которые должны были доложить на заседании, что они думают об обстановке в редакции и моем возвращении. Представители редакции также говорили с Н. и его женой, чтобы «расследовать» эту историю. Я в подготовке к совету не участвовал, ни с кем из сотрудников не разговаривал и вообще на всякий случай уехал в Эстонию. Абсолютное большинство опрошенных сотрудников «Медузы» согласились с тем, что я мерзко выступил, но меня надо вернуть на пост главного редактора.

Потом был совет директоров. Галя, которую обвиняли в том, что она «покрывает приятеля», решила, что согласится со всеми предложениями совета, какими бы они ни были. Я отвечал на вопросы, но не голосовал. Галя тоже не голосовала — впрочем, у нее как у гендиректора и нет такого права. На заседание пригласили больше людей, чем обычно — дополнительных представителей редакции и отдела, в котором работал Н., чтобы решение, принятое советом, было даже более весомым, чем обычно. Во время совета кто-то говорил, что мы должны «показать другим, как надо решать такие конфликты», поскольку мы прогрессивное издание, а кто-то — что мы «должны занять моральную высоту».

В итоге была принята губительная резолюция: виноват, осуждаем, но возвращаем на пост главного редактора. В тексте не было слов «домогательства» и «харассмент», потому что домогательств и харассмента совет не обнаружил — зато были обтекаемые формулировки, которые выглядели скверно. Читателями, обществом это было воспринято однозначно: вы разоблачаете харассеров, а сами покрываете харассера. Как можно вам верить? Лицемеры и твари. И действительно, получается, Колпаков был прав: ему за это ничего не будет.

То, что казалось штормом, оказалось просто разминкой перед настоящей бурей. Редакцию топтали несколько дней. Мы выглядели отвратительно. Сотрудники чувствовали себя ужасно. Единственным вариантом остановить это мне представлялось мое окончательное увольнение.

И я уволился с поста главного редактора. Уйти из «Медузы» совсем я не мог, ведь я один из основателей, а я это осознаю как некую ответственность. Что я буду делать, я понятия не имел. Но мне в принципе в тот момент хотелось завязать с медиа (и я регулярно думаю об этом до сих пор).

Скажу вот еще что. В тот момент, когда мне пришлось уходить, я чувствовал, что за какие-то несколько дней я лишился того, чему посвятил 20 лет, того, что было смыслом моей жизни — моей работы. Работы, в жертву которой я всегда приносил всё. У меня было ощущение, что меня меня сбил грузовик.

Вскоре, 15 ноября 2018 года, Илья Красильщик неожиданно сказал нам с Галей, что он устал и хочет уйти из «Медузы» — и вообще выйти из состава основателей. «Илья, ты понимаешь, что это будет выглядеть так, будто ты уходишь из-за меня?» — спросил я его. Илья согласился, он это понимал. Мы договорились, что Илья будет работать до мая 2019 года, спокойно завершит и передаст свои дела, а тем временем пыль, может быть, уляжется. «Пара публичных успехов, и с тобой все будет хорошо», — сказал Илья мне. Тогда он мне сочувствовал, хотя был, конечно, мною очень недоволен.

Наверное, все было бы иначе, если бы Илья действительно проработал до мая. Сложилось по-другому.

После того разговора Илья избегал общения со мной и Галей. Я собрал свои вещи и работал из дома (я не занимался редакцией, только делами компании), Галя переехала из нашего общего на троих кабинета в технический отдел. Подкаст «Как жить», который она вела вместе с женой Ильи Катей Кронгауз и Ликой Кремер, больше не выходил. Когда соведущие попросили Галю возобновить выпуск подкаста, она сказала, что не хочет этого, потому что не доверяет Кате, которая меняла свое мнение о случившемся в редакции несколько раз. Галя отказалась вести подкаст с Катей. Катя посчитала это оскорблением, вспылила и ушла. Илья взбесился, крикнул Гале, что больше никогда в жизни не будет с ней разговаривать и хлопнул дверью. Его заявление об увольнении было подписано концом декабря.

Основатели компаний обязательно ссорятся. Часто они разводятся. Разводы бывают спокойными и взрослыми, а бывают дурацкими и детскими. Наш был дурацким и детским. Мне жаль, что нам троим не хватило выдержки и сил разойтись цивилизованно. Думаю, нам троим это резкое расставание нанесло невосполнимый ущерб.

Вслед за уходом Ильи посыпалась редакция. Причина заключалось в самом устройстве «Медузы». Одни сотрудники пришли в «Медузу» вместе со мной и Галей, другие — вместе с Ильей. Когда Илья уволился, те, кто пришли с ним, поняли, что Илья как основатель больше не будет представлять их интересы. Многим не нравилось усиление Гали (Илья ушел, я в космосе). Кто-то переживал из-за реально удручающей атмосферы в редакции. Кому-то казалось — и они этого не скрывали, — что на фоне таких событий репутационно выгоднее уйти из «Медузы», чем оставаться в редакции. Но в целом — развалилось трио основателей, которое казалось устойчивым и монолитным. Ведь мы никогда не давали нашим сотрудникам повода думать, что между нами могут быть хоть какие-то противоречия.

За полгода после кризиса из «Медузы» уволились 17 человек. У некоторых из них были на то личные причины — например, переезд в другую страну, — но снаружи это выглядело как настоящий исход. Мы разваливались на ходу. Были недели, когда нам с Галей казалось, что «Медуза» не переживет этот кризис.

Совершенно героическим человеком в этих иезуитских обстоятельствах проявила себя Таня Ершова. Когда-то она была редактором культуры, но к моменту п*****а стала управляющим редактором — человеком, на котором держатся все процессы в редакции. Мы с Галей попросили ее занять мое место. Благодаря ей, несмотря на тяжелейший кризис, «Медуза» продолжала работать как часы. Я не представляю, каких сил ей стоили эти несколько месяцев. И я бы никогда в жизни не решился вернуться в кресло главного редактора, если бы Таня не сказала мне: «Я человек Колпакова. Я жду, когда ты вернешься». Звучит пафосно, но было именно так.

Галя тоже уговаривала меня снова стать главным редактором. «Я одна не вытяну», — говорила она. И я вернулся.

За последние два года я попытался смириться с тем, что от меня отвернулись многие люди. Я рад, что среди тех, кто отвернулся, не было ни одного по-настоящему близкого для меня человека. Мне больно, что я потерял людей, к которым хорошо относился и которые казались мне друзьями.

Я постарался простить себя за ту глупую шутку. И за то, что мы, основатели «Медузы», не смогли достойно справиться с этой ситуацией.

Я всегда верил, что у каждого человека есть право на ошибку. Мне бы хотелось, чтобы мы позволяли друг другу исправлять ошибки и начинать все заново. Как бы то ни было, я за свою ошибку заплатил сполна. Не проходит ни одного дня, чтобы мне не напомнили о том, какой я мерзавец. И это п****ц, который всегда со мной.

Еще раз простите все, кого я ранил, обидел, задел, проигнорировал. Бывшие сотрудники, бывшие друзья. Простите, дорогие журналисты «Медузы», что вам продолжают напоминать об этой истории, как бы хорошо вы ни работали. Это несправедливо.

День за днём я переживаю события того времени. По-настоящему я хочу только одного: чтобы то, что случилось, поскорее стало прошлым.

Иван Колпаков